К ним неслышно подошла Киш.
— Ричард, тебя зовут. Они ждут в каюте.
Граф поднялся, посмотрев на Хедина, отдал ему фонарь, полный золотого огня, и, грустно усмехнувшись, ушел. Хедин провожал колдуна взглядом: вероятно, для графа ничего хорошего этот разговор не предвещал.
Часть прошлого, которое стоит скрывать… Об этом откровенно сказал ему давний, а еще раньше намекнул капитан Ярош, предлагая насильно не раскрывать чужие тайны. Кроме детей и тех, кто не дрался с имперскими солдатами, у каждого на этом корабле есть свое темное и жестокое прошлое.
Почему‑то размышляя об этом, Хедин мысленно пожелал, чтобы Ричард поскорее вернулся из капитанской каюты.
Из тьмы выныривали звезды. Легкий ветерок вел пиратский корабль к берегу, где команда сможет починить мачту и подлатать паруса.
Феофан сидел на бочке, руки ему освободили. По приказу капитана министра никто не трогал, с ним даже не заговаривали. Когда лодка с солдатами и Асаной Санарин скрылась за горизонтом, Ярош молча перерезал веревку, которой Юран связал министра. Феофан видел среди пиратов Олега с Эсмин, видел Марен и графа Ричарда, а еще того кудрявого парня, которого должен был наказать за предательство и заговор против Императора и казнить на площади вместе с собственным учителем. А еще здесь было много детей, большинство из которых могли колдовать. Каких же разных людей позвал в путешествие корабль с черными парусами…
Его убьют, несомненно. Не сегодня, позже, когда пиратская команда придет в себя после боя и пожелает мести и развлечения. За поражения платят кровью, а за великие поражения большой кровью. Таких заложников не отпускают ни за какой выкуп, ведь они — символы этой бесконечной войны, как и сам корабль с черными парусами.
Хотя он может воспользоваться случаем и прыгнуть за борт, в темные воды, отдавшись на милость волн. Это не спасение, до любого берега очень далеко, и морская бездна станет могилой имперского министра. Возможно, это такое же снисхождение, как лодка для умирающего имперского капитана и горстки солдат, переживших бой, — не ждать смерти, а самому позвать ее для себя.
Феофан коснулся ноющей болью раны, рука немела и плохо двигалась. Нет, корабль идет медленно, а он далеко не отплывет. Отсутствие заложника быстро заметят, его выловят из воды и вернут, а тогда будет еще хуже. Развлекаться победители начали тогда, когда пиратский капитан освободил его руки.
Вот только неужели и дети на этом корабле будут радоваться его казни?..
К погруженному в размышления министру подошла Ласточка.
— У тебя кровь на руке, — таинственно сказала девочка, и в ее сложенных ладошках родилось изумрудное пламя.
Ноющая боль отпускала, министр пошевелил похолодевшими пальцами, чувствуя, как они теплеют. Ласточка дунула на огонь, гася изумрудное пламя.
Накрапывал мелкий дождик, его капли тоже были теплыми.
— Благодарю тебя, — сказал министр.
Ласточка рассмеялась и убежала, будто от его благодарности.
Детский смех эхом отозвался в сердце Феофана. Так смеялась его родная дочка, когда была в таком возрасте. А потом она выросла, незаметно превратившись в красивую девушку, внешне очень похожую на мать.
Он любил дочь, она была его единственным утешением, когда после очередной ссоры исчезла жена. Мария очень изменилась с тех пор, как он занял высокий пост, она хотела денег и развлечений, которые с каждым днем становились все более опасными, и одно оказалось последним.
А их дочь была спокойной и искренней, она любила ходить в храм, оставалась под его золотыми куполами на много часов, и часто возвращалась задумчивой и опечаленной, погруженной в себя настолько, что переставала замечать окружающий мир. Один раз она тоже не пришла домой, и даже министр не смог ее найти ни живой, ни мертвой…
Феофан вспомнил, как, подавленный исчезновением дочери и сломленный бесконечными правилами, соблюдения которых от него требовала должность, сам пошел в отстроенный из руин храм. В детстве мама водила его в церковь, и с хоров лилось пение, похожее на голоса ангелов, а под разрисованными куполами пахло ладаном.
В этой церкви смердело руганью, глупостью и подлостью, а дешевые свечи продавали из‑под полы. Новая церковь, где не услышишь теплого человеческого голоса и не увидишь живых глаз.
Министр помнил, как встал на колени перед алтарем, и фигура, одетая в белое, отпустила ему все прошлые и будущие грехи…
— Министр, — Феофан не услышал, как к нему подошел Ярош, стал рядом.
Феофан поднял на пирата затуманенные воспоминаниями глаза: «Нет, пиратский капитан, слабым ты меня больше не увидишь, и не надейся. А кровь не смывается, ты просто привык не обращать на это внимание. Но за кровь непременно придется расплачиваться, и отпущенных тебе лет не хватит, чтобы искупить вину за уже оборванные тобой жизни…»
Они были так похожи сейчас, имперский министр и пиратский капитан: оба оставили все, кроме цели, и были готовы на жертву ради обретения смысла существования, который получили, пройдя через страдания и потери.
— Я не хочу убивать тебя, министр, — спокойно сказал Ярош, глядя на пленника. — Ты однажды сохранил мне жизнь, не послушав советника Императора.
Феофан вздрогнул, вспомнив, как когти Химеры впиваются в горло, обещая разорвать его за предательство. И сабля пиратского капитана тоже могла срубить ему голову несколько часов назад, когда министра взяли в заложники.
— Ты вернул этот долг, Сокол. Во время боя, — он не договорил, но было понятно: имперский министр думал, что его убьют, как только солдаты сдадутся, и от этой мысли еще не отказался.
— Да. Но я решил отпустить тебя, когда мы отремонтируем «Диаманту». Иди, куда захочешь.
Феофан отвернулся: не таких слов ждал он от пиратского капитана, даже для развлечения это было слишком. А Ярош продолжал:
— И благодарить меня не нужно, министр. Ты ничего не можешь мне дать. Твое слово веса для меня не имеет, а если ты заступишься за пиратов, сразу потеряешь власть и собственную голову.
Глаза Феофана вспыхнули гневом, он не верил тому, что только что прозвучало. Пират жестоко усмехнулся, взглядом предупреждая, что будет, если заложник отважится на недоброе.
Министр молчал, он должен быть сильнее коварного врага, который играется даже своими обещаниями, и ни на миг не верить его словам. Феофан украдкой вздохнул, вспомнилось тепло изумрудного огонька на ладони черноволосой девочки. Неужели и эта милость была частью замысла пиратского капитана?..
Ярош оставил министра наедине со своими мыслями и страхами, кивнув Киш, которая находилась неподалеку и сейчас охраняла пленника. Сокол направился в каюту, куда только что зашел Ричард.
В большой каюте, за столом, сервированным для ужина, удобно разместились Мариан, София, Анна — Лусия и Феникс. Ричарда за один стол с собой они пригласили, но не как товарища и даже не как гостя. Одно место между Феникс и Мариан было свободно.
Сегодня здесь собрались все бывшие пиратские капитаны, которым дала приют «Диманта».
Анна — Лусия подняла кубок, поздравляя Яроша с победой. Свечи в обоих подсвечниках, поставленных по центру стола, замерцали.
Ярош сел возле Ричарда.
— Что это значит?
Ужин звал воспоминания о другом застолье, о других людях…
— Совет капитанов, — ответила Мариан, ей очень не понравилось, что Ярош присоединился к графу, а не к ним.
— Мы уже советовались, Ярош, — теперь говорила Феникс. — На этом корабле есть два человека, задолжавшие Пиратскому братству. Мы требуем самого жестокого наказания для министра Феофана и графа Ричарда.
На лице графа не отразились чувства. Ярош властно усмехнулся.
— Не мало ли вас для совета капитанов? Если память мне не изменяет, на совете должно присутствовать больше половины из нашего братства.
Женщины молчали, но откликнулся Ричард.
— Мне думается, Сокол, что кому‑то хватило смелости спросить у Моря, сколько еще живых капитанов топчут дороги этого мира. Боюсь, за этим столом собралось больше половины.