Видя, как сражаются дети, присоединиться к тренировкам решили Макс и Владимир, и хотя пожилому Владимиру было очень тяжело держать дыхание, он старался, как мог.

— Неправильно. Этот удар легко отбить, — со смехом поиздевалась над его попытками Герда, наблюдавшая за занятиями.

— Так выйди к нам и покажи, как нужно, — обрадовался Айлан, которому не терпелось развлечься.

— Не сегодня, Айлан, — королева Аталя и бровью не повела, не отозвавшись на вызов, но своей уверенной речью она обещала, что поединок состоится обязательно.

— Айлан.

Мужчина оглянулся.

— Научите и меня, — Тайра больше не носила платок, а перевязала волосы черной лентой: от висков у нее шли седые пряди, появившиеся несколько дней назад.

Но не всех радовали эти учения. Ян и Константин, как всегда, ругали детей.

— Куда смотрят ее родители? — возмущался школьный учитель из небольшого Элигерского городка. — Я еще понимаю других детишек, чьи родители далеко. Но Роксана! Как она может так расстраивать своих родных? Заставлять их нервничать!

Будто в ответ на его справедливые замечания, Роксана выбила палку из рук Риты и сама же, подпрыгивая от радости, побежала за ней, чтобы отдать. Подруги возобновили сражение.

— Да, Константин, ты прав. Они плохие родители, если позволяют своей дочери так себя вести.

Ян не видел, что Ольга, мать Роксаны, слышит каждое их слово и готова расплакаться от обиды.

На бочках, выставленных кругом, играли в карты друзья графа, Козырь и Меченый, и Серж с толстым Алексеем, которых Ярош вызволил из плена на «Астагоре». Игра была в самом разгаре, у Сержа пошла масть.

— Эй, Лаура! Иди к нам! — крикнул Козырь, но девушка отмахнулась.

Как она могла сейчас играть? И как могли играть эти люди, знающие Ричарда намного дольше, чем она?..

— Что ты хочешь от этих двоих? — рядом с ней стоял Странник. — Разве ты удивлена, Лаура? Неужели ты не знала, кем был Ричард до того, как получил графский титул?

— Отстань от меня! — возмутилась она, повернувшись к кудрявому мальчишке спиной.

— Как пожелаешь, девочка… — но в голосе Странника проскользнула настоящая обида.

Сашка, Луиза, Эмиль, Вейн и Жак оставили позади город, где люди завтра позабудут, что встречали их. Впятером они будут идти пыльным путем, любуясь, как в травы садится солнце, и табун пересекает проселочную дорогу, а ветер развевает золотистые гривы.

Время котилось, как колесо с горы, ложилось дорогами и тропками между имперской столицей и беглецами, а марево звериной воли скользило за ними, околдовывая. Но мир менялся, звонче смеялись дети, а на одном цветке Сашка увидел крохотную фею. Фея качалась на ромашке, напевая веселую песенку.

Пирату достаточно поселиться в маленьком городке, чтобы по его улицам ходили единороги или вернулись драконы. Но не все пираты хоть раз видели море. Пиратство в крови, такой же соленой, как и морская вода…

Попутка, остановленная Луизой, довезла беглецов до поселка, где они и планировали заночевать. Дальше водителю с ними было не по дороге.

Чем ближе к морю, тем меньше автомобилей, тем больше лошадей и одноэтажных строений, а люди чаще улыбаются, и глаза у них добрее. Сначала Сашка удивлялся, но потом подумал: а что он видел, прожив всю жизнь в городе? Немало чудес прячется от тех, кто в них не верит, считая, что все открыто и известно.

Они ужинали в придорожной корчме, которую раньше могли увидеть только в кино. Луиза играла с Жаком в «ладушки», как с родным сыном. Почему‑то Сашка был уверен, что собственных детей у нее быть не может. Эмиль расспрашивал корчмарку, какой дорогой им лучше идти дальше. Только Вейн не оставил Сашку в одиночестве.

— Тебе больно? — решился спросить парень о том, что не давало ему покоя.

— Я привык, — пожал плечами Вейн. — К тому, что с тобой постоянно, привыкаешь.

Сашка не мог с ним согласиться, но каждый имеет право на собственное мнение.

— Зачем тебе понадобился тот цветок? — этого Сашка понять точно не мог: как можно платить жизнью за какую‑то розу, где бы она ни выросла…

На устах Вейна плыла изменчивая улыбка.

— Ты не видел тех цветов. Улицы, заросшие огненными цветами. Много цветов. Где‑то цветок выглядывает из‑под порога. Где‑то вырос возле стены, укрытый от ветра. Только ветра те цветы не страшатся, ибо они вечны, как страдания того места. И город тот мертвым называют.

— А что делал там ты? — Сашка хорошо помнил, что об этом ужасном месте говорил и колдун.

Вейн из мечтательного стал серьезным и даже печальным.

— А ты действительно хочешь об этом знать, Сашка? Сказки бывают удивительные и страшные.

— Одно чудо передо мной сидит. Что может меня удивить больше, чем ты?

— О чем вы здесь? — Эмиль подошел к друзьям.

— Сказки послушать хотите? — усмехнулся Вейн.

— Сказки? — весело переспросил Эмиль, не понимая, о каких сказках идет речь. — Луиза, Жак, сказки послушать не желаете?

— Нет, не мешайте нам, — Луиза показывала Жаку фокус, пряча в кулаке монету, которая потом удивительным образом исчезала.

— Пойду, покурю, — Эмиль вышел на улицу.

— Значит, им слушать и не нужно, — Вейн задумчиво проводил Эмиля взглядом невероятно ясных зеленых глаз. — А ты слушай мои сказки, если кошмаров не боишься.

— Я не боюсь кошмаров, — твердо ответил Сашка, а Вейн начал говорить, тихо, но очень спокойно и четко, чтобы парень и сам увидел происходившее с ним.

— Я родился и всю жизнь прожил в селении, еще меньшем, чем это, далеко — далеко отсюда, где море холодное и серое, но мы любили то море. Море кормило нас и оберегало, пока в один недобрый день возле нашего берега не стал на якорь большой корабль завоевателей.

Они сражались, не жалея себя, не страшась боли. Победить их было тяжело. Те воины не знали страха, но не знали и дружбы или сочувствия, и не слушали никого, кроме своего командира.

Завоеватели окружили нашу Матушку, оберег нашего селения, и жестоко убили ее. И тогда мы все словно обезумили, мы клялись ее кровью, что уничтожим завоевателей. Но их было значительно больше. Потом те из нас, кто выжил, узнали, что к побережью подошел целый флот. Император расширял границы своей огромной страны, не щадя другие народы, отказывающиеся назвать своим бело — серый флаг.

Вейн замолчал, ему было тяжело об этом вспоминать, но он еще ни с кем не делился пережитым. Выпив воды, потому что спиртного они принципиально не заказали, северянин продолжил:

— Я дрался с одним солдатом, когда взорвался порох, который мы сами же и подожгли, чтобы так обескровить врагов. Меня только оцарапало, а солдата сильно ранило. Нас отбросило взрывом к скалам, у врага развязался и откатился в сторону шлем. Он был полностью седым, хотя и молод.

Я замахнулся, чтобы добить врага, но завоеватель застонал, и я не смог его ударить. Он был другим, я не понимал этого, только чувствовал. Моя ярость угасла. На месте наших жилищ полыхало пламя, но я больше не желал завоевателям зла. Не желал зла ему.

«Парень, — тихо попросил он. — Я умираю… Скажи, есть ли здесь море?»

Волны разбивались о скалы в нескольких шагах от него, он сам приплыл сюда по морю, и я не мог понять, почему он об этом спрашивает. Седой мужчина попробовал подняться, ему это удалось, но ненадолго. Он потерял слишком много крови, чтобы стоять. Не понимая, зачем это делаю, я подставил врагу плечо.

И, коснувшись его, я словно взял себе часть его памяти и воспоминаний. Я узнал, что поседел он за одну ночь, я разделил с ним его присягу и приказы командира, разделил его колдовскую слепоту. Но отдал ему свои воспоминания о мире в моем селении до их прихода, отдал, как месть. И он видел море моими глазами, слышал море моими ушами…

Я не знал, кто он. В ту ночь, когда его волосы утратили цвет, воспоминания упали в пропасть, окутанную тьмой, словно не было иной жизни без команд и неволи. Он умирал у меня на руках, а я делил с ним свою судьбу, перенимая его проклятье, падая в ту же пропасть, но не боялся ее.