— Хорош! Золотишко… надо же! Ну, я тебя натренирую, Лучков. Будешь у меня искать, как охотничья собака вальдшнепов. И сам внакладе не останешься.

На лестнице, в полном соответствии со своим планом, Лука рухнул на ступеньки. И чтобы все было натурально, пролетел почти всю лестницу, сбил по пути Мальчика и в самом деле основательно расшибся. После чего сделал вид, что потерял сознание.

— Ты что это, блин, чудишь? — спрашивал Турукин, стоя над его постелью. Спрашивал презрительно, но без злобы.

— Передергался, нервы, наверное… Ладно, отложим до завтра. Но чтобы к завтрему был на ногах! — Турукин перевел властный взгляд на Рауфа.

Таким образом, для подготовительной работы с Никифоровым Наталья получила еще сутки. Пусть хоть отдастся ему, подумал Лука. Нет, лучше без этого…

Когда бандиты ушли, Лука подманил пальцем Рауфа и проговорил едва слышно, почти шепотом:

— Мне надо проболеть еще один день…

— Ты чего это, голос потерял? — усмехнувшись, спросил Рауф. Он был заметно взволнован от визита сюда самого Артиста, который не удостаивал его обычно своим вниманием. — Ты и вправду теперь отсюда уйдешь?

— Да, Рауф. Но завтра мне еще рано. Помоги мне протянуть до послезавтра.

Рауф пропустил его слова мимо ушей.

— Как же ты уйдешь? Расскажи…

— Выкуп дам. Но завтра он еще не будет готов…

— Помоги и мне, слушай. Я тебе отплачу!

— Я тебя вытащу отсюда, Рауф. Но сначала я должен уйти один.

— Нет, дорогой. Или вдвоем, или…

— Тогда — никто. Ты этого хочешь?

— Я Толику скажу!

— Не советую!

И наверное, так тяжел в этот момент был взгляд у Луки, что Рауф не сразу смог ему что-либо ответить. Потом спросил:

— И что же ты мне сделаешь?

Лука сказал первое, что пришло на ум:

— Я тебя убью.

Смелых, отчаянных людей хватает и среди жителей Кавказа. Как показали недавние войны, их немало. Но Рауф был не таким. Около полугода назад он потерял себя. А стать смелым назад — не получается. Хотя об этом написано много художественной литературы.

Рауф очень ясно представил, как один из амбалов бьет его — все по печени и по печени. Пока она не превращается в кровавый кисель. Артист в это время чистит свои ногти, а Лука стоит рядом и всем своим видом говорит: «Я же тебя предупреждал!» Конечно, не обязательно, чтобы это случилось. Но ведь и не исключено…

Рауф начал понимать, что Лука зачем-то нужен главарю этого дома, иначе бы с ним не церемонились. Значит, у того есть шанс спастись. И он обещал ему, Рауфу, помочь. Надежда, понятно, слабая. Но, видимо, не напрасно говорят, что надежда умирает последней. Рауф быстро поднялся.

— Ты куда? — голос у Луки был тревожным. — Надо мне — вот куда! Укол тебе сделаю, температуру до сорока нагоню…

— Пока не надо, до завтра подождем. Но к завтрашнему вечеру я должен быть в полудохлом состоянии.

— Все равно пойду. Не хочу я сейчас быть с тобою рядом, батоно Лука…

На следующий день Турукин снова стоял над его кроватью.

— Долго бюллетенить собираешься?

Лука попробовал встать, заранее зная, что ничего из этого не получится. Его повело, и он, не удержав равновесия, рухнул возле кровати на пол.

— Рауф! Рауф, мать твою…

Через минуту в дверях появился Рауф, которому было велено сидеть у себя.

— Подними. Что это с ним?

— Нервы…

Сердце у Луки бешено колотилось. «Что это он мне такое впаял? — с испугом подумал он. — Вот уж воистину — услужливый дурак опаснее врага…»

— Доктор, посудину дай. Тошнит… — с трудом выговорил он и едва дождался тазика. Это была обычная реакция его организма на высокую температуру или стресс. Рауф с профессиональным интересом наблюдал теперь этот клинический случай. А Луку продолжало выворачивать.

— В общем, так… — проговорил Турукин тоном врача, ставящего диагноз. — Завтра — крайний срок!

Ослабевший Лука лежал поверх одеяла мокрый, как мышь.

— В таком состоянии не найду…

— Не найдешь — не обессудь!

Лука, несмотря на слабость, видел, что терпение у Турукина еще есть. Видимо, здорово запали в голову пять килограммов. Впрочем, в любом случае завтра надо быть на ногах. Если у Натальи все в порядке, значит, Никифоров должен найти этот черный дом и наблюдать. Но не может же он наблюдать за домом вечно — даже подогреваемый обещанным миллионом. Значит, Лука должен выйти и подбросить ему план действий.

— Мне нужен товарищ Никифоров…

— Никифоров?.. А по какому вопросу? — Дежурный явно скучал у телефона в прокуренной тоскливо-казенной комнате. И вдруг — такая посетительница. Не чета вешалкам, что по телевизору любят показывать, есть за что подержаться.

— По личному вопросу… — Наталья была не готова к тому, что ей будут задавать подобные вопросы. Не будь она сейчас так напряжена и взволнована, наверняка догадалась бы, что это всего лишь способ милицейского заигрывания.

— По личному? — Дежурный окинул взглядом то, что ему было доступно: большие глаза, губы полноватые, шея белая, тонкая, грудь — о такую наколоться в самый раз! К сожалению, все самое интересное было скрыто барьером, разделявшим закон и граждан.

Наталья наконец поняла, что означает неторопливость дежурного, и приветливо улыбнулась. Дежурный смог убедиться, что и зубы у нее не хуже остального.

— Пожалуйста! Мне очень надо поговорить с ним…

— Ох, эти женщины, что они с нами делают! — Дежурный с неохотой оторвал взгляд от Натальи и поднял трубку внутреннего телефона.

— Алло, Егоркин! Никифоров на месте? Пусть сюда подойдет…

Через несколько минут в дежурную часть вошел офицер, подтянутый, плотный, чуть выше среднего роста, с крупными, характерными чертами лица, с глубокими морщинами на лбу. Если бы Наталья не видела его фигуры, уверенные, сильные и легкие движения, она, пожалуй, сказала бы, что ему за пятьдесят. На самом деле ему было не больше сорока.

— Это к тебе гражданочка… — кивнул дежурный на Наталью.

— Это вы наш участковый? — потупившись, спросила Наталья, отступая к двери.

— Вообще-то я не участковый… — Никифоров пристально всматривался в лицо Натальи, точно пытаясь узнать ее, вспомнить.

— Но… у меня действительно личное дело. Не важно, участковый вы или нет.

Никифоров пожал плечами.

— Тогда пройдемте в мой кабинет…

— А не в кабинете можно? — Наталья направилась к выходу, и Никифоров, как бы нехотя, шагнул за ней.

С тех пор, как они с покойным Кулькиным увидели в лифте убитого парня с необъятными плечищами, прошло шесть дней. Потом грохнул тот выстрел из «Жигулей», и Никифоров, прихватив пистолет погибшего приятеля, вынужден был скрыться. По обоим инцидентам были открыты уголовные дела. И оба так и не стронулись с места. В случае с Кулькиным пришли к выводу, что имело место нападение с целью завладеть оружием. Второй случай квалифицировали как мафиозную разборку. Парень тот погибший, амбал, нигде в милицейских реестрах не значился, документов в его карманах не обнаружено. А пистолет системы Макарова за номером таким-то принадлежал к партии оружия, которую Министерство обороны или какие-то иные организации продали в Закавказье: сделки такого рода были не совсем чисты с точки зрения международного права, и поэтому, понятно, «никто ничего более подробно сказать не мог». И, стало быть, оба «дела» должны были стать, выражаясь милицейской терминологией, «висяками», то есть висеть на отделении, на следователе до неопределенного времени.

Никифоров мог быть за себя спокоен. Но спокойствия не было. Напротив, он чувствовал, что его затягивает в какой-то омут, затягивает медленно и муторно, но неотвратимо. Приходя домой со службы, он только и мог сказать своей не венчанной спутнице:

— Нель, просто дай пожрать и все. И не спрашивай. И сто грамм наркомовских, боевых.

Обычно он не пил, не имел такого пристрастия. Но стресс есть стресс!