Лантаров присвистнул.

– Тут три улицы в Киеве запомнить трудно, а ты – семьдесят две тысячи!

– Просто ты рассматриваешь свой недуг как нечто отдельное от тебя, локальное бедствие. А на самом деле – это бедствие всего организма, проблема всей души, включая мысли, чувства, десятки или, может быть, даже сотни нюансов твоей прежней жизни – все помыслы и намерения плюс способ питания.

Лантаров потом долго думал над этими словами. Что-то в нем стало шевелиться, что-то неведомое и неясное стало происходить с сознанием. Шура сказал ему тогда: «Кирилл, ты сегодня пошел бы, если бы не боялся – сил в тебе достаточно, и у тебя все получится». Эти слова настолько воодушевили его, что он впервые без страха и с явным нетерпением ожидал следующей попытки, намеченной сразу после затяжного дождя, обильно поливавшего землю.

Когда они вместе с Шурой очищали за беседой грецкие орехи, у Лантарова и зародилось желание прояснить смысл и действие йоги, к которой учитель так настойчиво его приобщал.

– Шура, растолкуй еще о йоге…

После довольной улыбки по всему телу Шуры прокатилась едва уловимая волна, вызванная воодушевлением.

– Йога, друг мой, – это универсальный союз тела, разума и духа, который ведет к балансу и гармонии. В основе развития человека посредством йоги лежат такие составляющие, как самодисципина и непрестанная работа над развитием сознания. Также можно сказать, что йога – это состояние ментального спокойствия и расслабления, которые обеспечивают концентрацию внимания или то, что мастера йоги называют молчанием ума. Кстати, можно сказать, что йога – это эзотерическая система.

– Ого! – воскликнул Лантаров, пораженный, как четко, не путаясь и не сбиваясь, Шура воспроизвел определения. – Это слишком сложно для моего понимания…

– Это пока… – заметил Шура с улыбкой, тема ему явно нравилась.

– Слушай, – Лантаров недоумевал, – как ты все это выучил? И о йоге, и ее упражнения, то бишь асаны?

– Так получилось, – ответил учитель, добродушно улыбаясь, – я не старался, просто обращался к книгам слишком часто. Йога, в конце концов, спасла меня, потому я так уважаю эту систему. Хотя, конечно, она не единственная. Я думаю, что китайская гимнастика цигун или даже просто правильно организованная жизнь с дыхательными и физическими упражнениями, отрегулированным питанием и развитием личности могла бы оказаться сопоставимой…

– Но, я смотрю, то, что ты выполняешь, это ведь очень трудные упражнения.

– Да, это верно. Йога не предназначена для среднего человека. Вообще говорят, кто пришел к йоге, того судьба одарила подарком. И, наверное, это заслуга прежней жизни. Эта система – для сильных и подготовленных людей. Но еще больше для тех, кто страстно хочет изменить свою жизнь и мир вокруг себя. Я очень сильно хотел, для меня это был вопрос жизни и смерти. И у меня получилось. Думаю, ты тоже хочешь, потому что речь идет о твоем здоровье. И у тебя обязательно получится. Ты ведь хочешь бегать и прыгать, как заяц?

Лантаров интуитивно поморщился.

– Не знаю, может быть, конечно… А зачем мы делаем… ммм… вот эти очищения?

– Они неотъемлемая, неотделимая часть практики йоги. Самоконтроль, самодисциплина и вообще путь к гармонии должны начинаться с тела.

– Шура, так ты считаешь йогу системой исцеления?

– Нет, – к удивлению Лантарова ответил учитель. – Йога способствует исцелению, и в том числе – от заболеваний, которые медицина считает неизлечимыми. Но сами йоги считают, что лечебные свойства системы – случайный побочный продукт, но не основная цель.

– В чем же тогда ее главная цель?

– В создании абсолютного баланса взаимодействия и процессов физического тела, ума и энергии.

– Но, извини, зачем мне такой баланс? Я же успешно жил и без него? Я думал, йога – это система самореализации и новый смысл жизни.

– Для высокой самореализации здоровое тело – не лишнее, а порой просто необходимо. Да и Библия говорит о том, что тело – храм живущего в нас Святого Духа. То есть, чтобы он жил в нас, а не томился, стоит заниматься телом. Но, конечно, следует понимать: йога сама по себе не есть путь духовного развития. Она – его предтеча. Йога позволяет достичь гармонии, но о смысле жизни придется позаботиться отдельно. Тут не стоит самоочаровываться.

В это время к кормушке для лесных копытных подошел лось, который даже через окно в сотне метров от леса казался громадным и благородным. Лантаров, сидевший лицом к окну, застыл от изумления.

– Хоть бы пес не спугнул. – Шура бросился к противоположному окну. – Фу ты, дремлет с этой стороны дома. Если ветер не принесет запах, то и не заметит…

– Вот это да, – шептал Лантаров, рассматривая внушительные рога животного. – Первый раз в жизни вижу сохатого не в зоопарке. Да, не хотел бы я с таким встретиться…

Лось полизал оставленной человеком соли, содрал пучок сена и спокойной поступью направился в чащу. Полушутя Кирилл обмолвился, что Шура, если бы захотел, мог всегда иметь в доме свежее мясо. Но Шура насупился и стал хмурым.

– Шура, да я просто пошутил… – заверил его Лантаров. – Я и сам не представляю, как рука может подняться на такое чудо. А ты в самом деле много лет не употребляешь мяса?

– Да лет семь, пожалуй, – ответил Шура.

– А зачем же тогда эта кормушка?

Шура посмотрел на него в упор серьезным, тяжелым взглядом.

– Если приобщаешься к любви, то надо научиться любить все вокруг. Природу, людей. Нельзя причинять вред животным или растениям просто так. Когда мы научимся ценить то, что нам передано в дар природой, мы сумеем получать от нее благословение. И исцеление, если оно нам потребуется. Современная городская еда, в основе которой – трупы животных, крайне опасна не только для физического здоровья, но и для сознания.

Лантаров вспомнил фотографии, которыми однажды хвалился Захарчиков, приехав в офис после охоты. На одной из таких фотографий он был в окружении нескольких влиятельных людей, которых Лантаров часто видел по телевизору. У ног депутатов и чиновников были сложены убитые ими дикие кабаны – двенадцать мохнатых туш с огромными, страшными, клыкастыми мордами. Лантаров слышал, что охота на кабанов небезопасна, и спросил об этом у Захарчикова. Тот только рассмеялся в ответ. Как выяснилось, все эти молодцы в охотничьих доспехах были на вышке и палили в бегущее стадо, загоняемое егерями. У некоторых были ружья с оптическими прицелами, так что расстреливали стадо почти не глядя. Лантаров представил, как мчались навстречу неминуемой смерти эти сильные, опасные и беззащитные звери… Ему стало жутко…

Глава пятая

Разрыв реальности

1

Лантаров решил прочитать дневник Шуры до конца. Он ощущал себя большим нелепым птенцом с переломанными крыльями, который склевывает волшебные зерна и крепнет, расправляет крылья, готовится лететь. Он жадно пил историю своего старшего товарища и учителя, медленно выползая из панциря привычного мировоззрения.

«Преступный авторитет Свирид незаметно стал втягивать меня в свое окружение, в состав своей братвы. Конечно, я не мог стать блатным, потому что вором никогда не был, да еще и служил в армии. Но Свирид был очень ловким в обыгрывании нужных ему дел и формировал надежную группу из бойцов и атлетов. Иногда он приглашал почифирить среди братвы, иногда организовывал сходку для так называемых независимых мужиков, среди которых числился и я. В этих местах жить вне системы координат немыслимо: каждый принадлежит к определенной касте и принадлежность эту необходимо подтверждать, как квалификацию. В тюрьме и колонии звания не присваиваются навсегда, как, скажем, мастер спорта. Кроме, конечно, одного – ярлык принадлежности к опущенным выдается тут раз и навсегда.

Я не мог не признать, что Свирид, этот лихой представитель воровской когорты, обладал многими качествами, которые выделяли его из примитивной массы налетчиков и злодеев. Он был тертым калачом. Вкрадчивая, лисья деликатность, природная способность к дипломатии, несомненная проницательность произвели на меня впечатление. Все это можно умножить на жизненный опыт и годы, проведенные за решеткой. Разумеется, он был ловким актером, а хитрость и беспощадность одинаково сочетались в нем, формируя смысл коротких и емких речей. Но он жил не столько по традициям сходки, сколько по собственным принципам, и это подкупало более всего. Он, например, никогда не ругался матом и никого не оскорблял. Зато все вокруг знали: если уж Свирид что-то сказал, пообещал или, тем более, пригрозил, обязательно выполнит. Я поражался тому, что даже в таком ограниченном и не ведающем компромиссов мире он создал вокруг себя вполне жизнеспособное пространство, возможность находиться в согласии с собой. Это было для меня важно, потому что я ясно чувствовал – тюремный барак, в принципе, также чужд ему, как и мне. Что ж, я был внимателен, а армейская школа сослужила мне хорошую службу. К развлечениям, даже таким безобидным, как карты, нарды или домино, был равнодушен. Если попадалась достойная книжка, я с удовольствием забывался. Так я неожиданно для себя одолел несколько внушительных томов Толстого и Чехова, но особенно оценил О’Генри, который и сам провел за решеткой несколько лет, да к тому же грешил беспробудным пьянством. Да и вообще, я мало с кем общался, жил замкнуто и подчеркнуто отстраненно, судьбами несчастных, опустившихся, невинно осужденных или попавших сюда по глупости не интересовался – у меня была своя загубленная, вывороченная судьба. Никто ни разу не бросил мне предостерегающе: «Следи за базаром!» Ведь я и так следил, тщательно выверяя все то, что собирался сказать. Короче, стал жить по понятиям, в душе презирая и свою исковерканную жизнь, и эти сами понятия. Я тосковал даже по войне, где в борьбе со страхом смерти добывалось геройство. Тут же преодоление этого основного человеческого страха даровало всего лишь сносное существование.