– Я уже много раз умирал на войне и готов умереть в схватке, – заявил я ему, глядя в жабьи глаза. – Или вы меня убьете, или оставите в покое.

Мы пристально смотрели друг другу в глаза. Он был как бы сторонним наблюдателем за всей жизнью тюрьмы, как если бы это была его личная лаборатория, а он изучал особенности поведения людских особей в экстремальных ситуациях. Конечно, я блефовал, ведь убить меня запросто можно было и во сне. Но разве у меня был выбор? Впрочем, смерти я тогда действительно не страшился…

– Время покажет, как с тобой быть, – заключил он туманно.

Моя судьба решилась в течение недели. Вожак отпустил ситуацию на самотек, но не ослабил наблюдения. Приходилось быть все время начеку. Большинство – серая, безликая масса – стали откровенно сторониться меня. Слух о буйном заключенном мгновенно распространился по всему бараку. Но нашлись и скептики – я напряженно ждал их. Один божок местного значения, выгнув грудь, подкатился ко мне во дворе перед построением на работы. Он был выше меня на голову, хотя и тощий, как прут, но имел широченные ладони и наглую физиономию заядлого уголовника.

– Че, борзой у нас завелся? – спросил он хмуро, и для куража ткнул меня в грудь.

Я крепко ухватил ладонь-лопату и резким движением рванул вниз. Силы у меня хватало, он оказался на коленях. От неожиданности и болевого шока зэк дико завыл, выкатив покрасневшие глаза. Он, тихо воя, посеменил прочь. Позже я узнал, что сломал ему три пальца. «Жаль, что не пять», – подумал я удовлетворенно.

Но и это еще был не конец. Урка с разбитой головой решил взять реванш. Почерневшее пятно на полголовы за версту возвещало о его приближении. Этот несчастный ни за что не решился бы атаковать меня, если бы не насмешки и подстрекательство его приятелей. Когда он в пустынном коридоре вышел на меня с длинной заточкой в сопровождении двух приятелей, мне показалось это маскарадом паяцев. Я отчетливо видел, как ошалело от безудержного страха горят его глаза. Такие и нападают-то из боязни. Шавки, научившиеся лаять, но не кусаться. Ногой я без труда сбил его еще до того, как он ринулся вперед. Затем, ухватив рукой за затылок, я с силой швырнул его в стену. На пол с шумом рухнуло безжизненное безмолвное тело. Дружки спешно ретировались.

Вот так я приобрел себе славу мрачного легионера, лишенного жалости, оставляющего в драке перебитые хрящи и переломанные кости. Меня решили не трогать. Я забылся, потерялся в тягучих, пропитанных ядом саморазрушения, размышлениях. Место авторитета, ничего не значащего в тюремных раскладах, мне было предоставлено. Я не играл ни в чем никакой роли. Я оказался нетипичным заключенным, научившимся без сарказма и ожесточения гасить невыносимый зуд беспредельного одиночества.

Лечился я неустанными тренировками, которые ослабляли внутреннее напряжение и компенсировали мое душевное банкротство. Это тоже было внове для криминалитета. Наша зона – это вам не Америка, где заключенные только говорят и развлекаются баскетболом да бодибилдингом. Тут городков спортивных нет. Но я создал такие ноу-хау, что впору премию получать за рационализаторство. Например, изобрел лестницу, которую единственный из всех проходил на руках от начала до конца. В стене до самого потолка я старательно проделал добротные отверстия, под которые смастерил два прочных деревянных колышка. Зажав их в руках, я подтягивался и, осторожно переставляя колышки в отверстия, поднимался по стене выше и выше. Это с виду нехитрое упражнение стало прекрасным тестом. Я даже слышал забавные фразы: «Слышь, ты не понтуйся, а пройди лесенку Мазуренко, потом поговорим». Я незаметно продолжал дичать среди зубастой своры – так растворяется кусок льда, брошенный официантом в стакан виски. Правда, тюремный рассол мало походил на виски…

Меня волновало совсем другое: мое имя было вычеркнуто из списка живых. А однажды, через полтора года, наступил худший день моего заключения. Мне сказали, что какая-то женщина приехала ко мне на свидание, и я был уверен, что это Вера. Но в промозглой комнате для свиданий с отсыревшими стенами я увидел ее сестру Тамару – подавленную, с лицом, почерневшим от горя. «Вера… умерла… – выдавила она из себя, и подбородок ее задрожал, а глаза налились слезами. – От непонятной болезни… Просто высохла и угасла… Девочку я забрала к себе…»

Слова, произнесенные бескровными губами, долго звенели в моей голове. Они перевернули мою жизнь – я отчетливо понял, что самый близкий мне человек забрал часть моих страданий в небытие, дверь в которое я зачем-то отворил… И самоубийство матери, надвинувшееся на меня пронзительным свистком набегающего паровоза. А вслед за ним – тяжелые вагоны, а я – внизу, раздавленный, но отчего-то видящий все. Я понял: назад дороги нет вообще! Я потерял двух женщин, которых боготворил, а это означало, что во мне самом не осталось ничего божественного. С того дня горе затопило меня полностью.

Я стал часто просыпаться в холодном поту и вопрошал себя: «А что же дальше? Как мне жить дальше?» При этом меня охватывал дикий, животный ужас. Я бесновался от презрения к собственной персоне. Я всерьез подумал о петле, которую легко было приладить к лесенке Мазуренко. Может быть, меня остановил стыд перед живыми или жажда искупления. Не знаю, но я выжил…

Моих тайн не знал никто. Мое тело по-прежнему действовало, инстинкты заставляли его жить отдельно от души, а потеря смысла и ценности жизни сделала меня свирепым и непримиримым…

Поддерживая в себе энергию бойца, я иногда бесчувственно участвовал в тюремных разборках. Словно повинуясь смутному внутреннему голосу, я заморозил себя до поры… Быстро ржавеющий механизм, когда-то отменно налаженный, но теперь лишенный пульта управления…»

Лантаров оторвался от тетради. Тот человек, о котором он читал, был совсем другой, ничем не напоминающий этого. Кирилл положил тетради на место и поковылял исследовать книжные полки. Кумачового цвета альбом – добротный, аляповато разрисованный, настоящий шедевр советского времени… Лантаров руками стер с него пыль и прочитал: «Рязанское воздушно-десантное командное училище имени Ленинского комсомола». «Да, помпезно, – с иронией, как о чем-то дремучем, подумал Кирилл, – у нас в КИМО куда проще было». Как зачарованный, он рассматривал фотографии Шуры. Вот он с увесистым гранатометом в руках. А вот с танковым пулеметом на броне боевых машин. В альбоме Шура был совсем другим – наглым и одержимым. С молодым, до предела воинственным, ожесточенным лицом. «Вот это да! – восклицал Лантаров то и дело, листая страницы и поражаясь изменениям. – Но от него же и трети не осталось! Откуда взялись кроткие глаза щедрого и терпеливого отшельника?!» На фотографиях он видел неумолимого бойца с ястребиным взглядом, не человека – машину, затянутую в корсет натренированных мышц. Способность убивать была ясно написана на бронзовом, выжженном войной лице. На внутренней стороне обложки красовалась яркая надпись: «Воин должен учиться одной-единственной вещи: смотреть в глаза смерти без всякого трепета. Цукахара Бокуден, знаменитый японский фехтовальщик ХVІ века».

– Шура, расскажи мне подробнее о йоге, что это вообще такое?

Шура улыбнулся удовлетворенно. «Видишь, парень, все получается, как я говорил», – выразительно говорила мимика его лица.

Со времени первой попытки ходить прошло полторы недели. Снег подтаял на лесной поляне, стал грязно-черным. Еще четыре попытки не увенчались успехом. Лантаров не сломал ничего. Но он просто боялся сделать шаг, не чувствовал ног, как ни силился. И снова стал падать духом. Шура же, уловив этот момент, убедил своего юного друга ужесточить требования к образу жизни. И Лантаров согласился. Не век же торчать в этом заброшенном лесу! Он твердо решил, что выдержит, в ином случае – не стоит и жить на свете! Кому нужен двадцатипятилетний инвалид, неспособный передвигаться на собственных ногах? Для него такой исход стал бы концом света.

Отныне он стал просыпаться вместе с Шурой в половине пятого утра. Минут двадцать Шура возился с печью, затем ставил электрочайник, еще двадцать минут у них уходило на различные очистительные процедуры. В половине шестого они начинали практику в маленькой комнате. Крепкий травяной чай пили там же. Шура учил его сидеть ровно и дышать длинным глубоким дыханием. Они договорились, что начинающий практик сосредоточится на ясном визуальном представлении своего самостоятельного передвижения без костылей. При этом будет выполнять несколько простых физических упражнений. Например, сидеть, опершись спиной о стену и стараясь наклониться как можно дальше вперед.