– Отлично! – обыкновенно отвечал он. – За час постараюсь добраться.

Вообще, она ловко приучила его к быстрому сексу. Видно, ей тоже порой до поросячьего визга хочется расслабиться, а он ведь безотказный, исправный тренажер: как пес, верный и обожающий хозяйку, всегда готов к тренировке. С этими проказливыми упражнениями, выходящими за раздел общей физической подготовки, мог конкурировать разве что ею же устроенный жутко развратный вечерок. «Заниматься сексом вдвоем – разве это не банально?!» – приправляла Вероника свое впечатление о современной эротике, и гипотеза тотчас стала девизом. В мозг Кирилла эта фраза врезалась наркотической дозой – а может быть, уже имела место передозировка, из которой либо не выживают, либо выходят деформированной, изощренно извращенной личностью.

«Теперь уже не важно, – вслух говорил себе Лантаров, – крылья демона все равно подрезаны». Он ловил себя на мысли, что сейчас вспоминает все по-другому: без упоительного ощущения переживаний событий еще раз. Странно, что воспоминания его перестали возбуждать, а память и воображение работают отстраненно, фокусируя внимание совсем не на том, что раньше. Например, он теперь отчетливо видел, что происходило после договоренности. Начиналась подлая эпопея, непримиримая борьба за приз дня, сродни лавированию на узкой горной дороге. Да, легче было пообещать добраться за час, чем выполнить это в солнечно-пыльном Киеве. В такие минуты Лантаров всегда чувствовал себя большой глупой рыбой, плывущей против движения косяка и в конце концов попавшейся на крючок с простенькой приманкой. Конечно, ему льстило: всего-то двух слов хватало для договоренности о сексе с чужой женой в ее же машине – комфортабельный внедорожник с предусмотрительно густо тонированными стеклами был куда более приспособленным для спецэффектов, чем его скоростной кочевник. И тогда это само по себе тоже несказанно заводило, потому что кто-то может прильнуть к стеклу или просто пройти мимо на непростительно близком расстоянии. А то просто поджимает время, и надо успеть получить свою дозу украденной радости, потому что через каких-то двадцать минут ей уже необходимо быть в кабинете начальника. «То леденящий страх, то пламенный восторг», – вспомнил Лантаров где-то случайно прочитанную и проглоченную памятью фразу. И он как угорелый пытался пробиться сквозь жуткий кошмар на дороге – пробки, заторы, тянучки, нервы, нескончаемую ругань и обмен грозным рычанием клаксона. А то он вдруг с раздражением вспоминал, что закончились презервативы или сигареты и приходилось по дороге выскакивать и буквально бежать в какой-то маркет с назойливыми овощными запахами и субъектами с постными лицами в очереди. И непременно у какой-нибудь невообразимо глупой бабы с тройным подбородком и заплывшими глазами прямо перед ним на кассе не срабатывал код на сыре или масле. Переминаясь с ноги на ногу, раздраженно посматривая на людей вокруг и на свои часы, Лантаров был вынужден ждать, пока неповоротливая продавщица притащит чертов кусок. Черт возьми, как же он спешил и извивался, пытаясь двигаться быстрее тюленеобразных людей, инфантильно ведомых машин, медленно соображающих, равнодушных к его темпу бездарностей вокруг. Иногда его просто трясло от мутных дорожных приключений, и только мягкий, чувственный ротик Вероники мог конвертировать нервное потрясение в эмоциональную валюту.

Сейчас ему отчетливо виделось, что все комичное и уродливое в его жизни возникало от той же умопомрачительной торопливости. Однажды он так спешил, что чуть не сбил пешехода прямо на зебре – священном, неприкасаемом месте городского ходока. И все потому, что слишком разогнался, зачем-то обгоняя впереди едущий автомобиль. Хорошо, что перепуганный живой комикс успел совершить заячий скачок, поняв, что остановиться этот очумелый водитель попросту не сумеет. Пролетая мимо, Лантаров видел, как злобно грозил ему кулаком приземистый, как горилла, типичный представитель горделивых люмпенов: мол, нарвешься ты у меня однажды. Сквозь зубы он послал его очень далеко. И почти не удивился, когда буквально через несколько минут его остановили гаишники – было за что. Напряжение внутри у сутяжного уличного наездника уже давно зашкаливало, и он не только совершил каверзный обгон и превысил скорость, но и с дерзостью автомобильного хулигана подрезал сзади идущий автомобиль. И если бы не мастерство да уравновешенность водителя, вовремя притормозившего, не видать бы Лантарову заднего бампера. В тот раз представители власти оказались непреклонными перед купюрами, несмотря на показную щедрость лихача. Лицо старшего лейтенанта напоминало каменного идола давно забытой эпохи. «Где они его только нашли, этого отмороженного? Ну и урод!» – негодовал Лантаров, глядя на туповатое бульдожье лицо старлея. Едва ли не впервые за последний год блюстители закона взялись писать протокол, а сам он, отчаянно ругая, проклиная всех и вся, остывал в салоне собственного автомобиля. Лантаров будто заново переживал давно удаленный из базы данных эпизод своей беспокойной жизни на пределе. Он вспомнил, как на мобильном высветился требовательный звонок Вероники – впервые он так закрутился, что почти опаздывал на встречу.

– Ты далеко? – Как же она любила конкретику, в то время как он привык стелиться вокруг да около.

– Немного застрял в пробке, – соврал Лантаров, и лоб его покрылся испариной от отчаяния, – еще минут пятнадцать пробираться.

«Да, чтобы за пятнадцать минут долететь, надо рубить напролом, расталкивая на дороге этих черепах», – с сарказмом заметил ему внутренний голос вслед за выброшенной в эфир фразой.

– Ммм… я уже на месте. – В голосе ее чувствовался кислый привкус досады. Имелось в виду, в одинокой кафешке на перекрестке дорог, в условленном месте, где они пили кофе и иногда обедали.

«Просто ты приехала раньше! Впервые!» – хотел было крикнуть Лантаров, истерзанный изматывающим, как полоса препятствий спецназа, ритмом жизни. Естественно, он сдержался. Кому нужны истерики не управляющего временем горе-любовника.

– Я… постараюсь… Да, как можно быстрее… – Невнятные слова сконфуженного школьника, которые его самого выводили из себя. Он тут же подумал: «Куда уж резвее. Вот, она резвость, чем заканчивается. Дополнительной потерей трех часов на оплату вонючего штрафа и снятия его с учета».

– Или, если хочешь, давай перенесем… Если тебя работа поджимает. – Он вкрадчиво прозондировал ситуацию.

– Ладно, работа подождет, поезжай сразу мимо кафе.

– Хорошо, – согласился Лантаров и, нажав на сброс, выдохнул.

Так даже лучше! Выходит, он ей тоже нужен. Вот и славненько. Общаться с невыносимо спокойным старшим лейтенантом стало немного легче…

Еще через пятнадцать минут он подкатил к однажды облюбованным гаражам еще советского времени – уникальному месту, где на краю обрыва росло старое, ветвистое дерево, а по бокам тянулись ряды несуразных коробочек для сокрытия хромых и хронически кашляющих железных коней и еще какого-то хлама пенсионеров-автомобилистов. Когда два автомобиля бросали якоря у этого дерева, заглянуть внутрь салона становилось едва ли возможно. И это – в десяти минутах от центра Киева! «И как она умудрилась отыскать такой укромный уголок?! Наверняка вместе с Глебом, или этот хитрый проныра сам отрабатывал план местности», – думал Лантаров, тихо приближаясь к ее машине. Когда мотор заглох, он проворной ящерицей выскользнул из своей машины и уже молодым драконом шмыгнул в ее автомобиль.

– Слушай, но так же нельзя изводить девушку, – говорила Вероника с легким укором и улыбкой, провоцирующей поцелуй.

Как же она сексуальна! Светящиеся под чулками коленки, блестящие глаза, сверкающие влажные губы, по-деловому зачесанные волосы, тонкие, изящные кисти с претенциозным оригинальным браслетиком на правой… Вот они неуемные признаки культовой мелодии! Как же он любил пить этот чудный эликсир страсти, с особенными, неповторимо вкусными первыми глотками. Да она уже пылает – ожидание пошло ей впрок! В такие мгновения уже ничего не нужно, попросту запрещено говорить. Да он ничего и не говорил. Мягко пробирался одной рукой к ее затылку, нежно гладил шею, неспешно приближался к ее телу, утопая в запахах, будто подкрадывался, и сначала некрепко, а затем все настойчивее и сильнее захватывал ее, пленяя объятиями. Она превращалась в пленницу, распятую на кресте его болезненных представлений и фантазий.