С учётом превращения помещиков и зажиточных крестьян в капиталистических предпринимателей, использовавших наёмный труд и нуждавшихся в капитале, отработочная, барщинная аренда заменялась арендой денежной. Сохранение барщинной аренды допускалось только как временное явление. Барщинная аренда исчезла с окончательной отменой барщины только в 1868 г.
Не вызывает сомнений, что проведённая кодификация, утвердившая остзейскую сословную структуру в качестве особого элемента общегосударственной системы, во многом определила ограниченный характер аграрной реформы в прибалтийских губерниях. Так, рыцарские поместья могли покупать только представители остзейского дворянства, в Эстляндии — только матрикулированного дворянства. Тем самым был закрыт доступ к землевладению в крае не только помещикам и предпринимателям из внутренних губерний России, но и представителям зажиточных слоев сельского и городского населения края.
Не были поставлены пределы и вопиющей обездоленности основной массы крестьян. Когда в случае непредвиденных хозяйственных затруднений (неурожай, околела лошадь, произвольное повышение помещиком платы за аренду и т.д.) крестьянину нечем было расплачиваться с помещиком, он в конце концов лишался своего хозяйства и превращался в барщинника или бобыля. Так формировался резерв рабочей силы для помещиков и зажиточных крестьян-дворохозяев. Чтобы заставить бобылей идти батраками в имения и крестьянские усадьбы, в Лифляндии запрещалось крестьянам-арендаторам выделять землю бобылям. Тот, кто не находил работы, объявлялся бродягой и в принудительном порядке посылался на работу в волость, в имения или на фабрику.
В 1858 г., с началом полевых работ, по всей Эстляндской губернии прокатилась волна крестьянских выступлений. Дело в том, что здешние помещики не только потребовали таких же отработок и повинностей, какие существовали до вступления в силу нового крестьянского закона, но и ввели в дополнение к ним вспомогательную барщину, которая приходилась как раз на пору самых напряжённых работ. Крестьяне стали отказываться от выполнения вспомогательной барщины. В имении Махтра (южная часть Харьюского уезда), куда были вызваны воинские отряды, дело дошло до столкновений крестьян с солдатами. В историю крестьянских волнений это выступление крестьян вошло как «война в Махтра». Собралось 700–800 вооружённых кольями крестьян, включая подкрепление из соседних волостей. Окружив прибывший воинский отряд, крестьяне потребовали выдачи «господ и офицеров», а также ухода солдат. После короткой ожесточённой схватки солдаты были обращены в бегство. Из числа крестьян 10 человек было убито, 11 ранено. Со стороны карательного отряда один офицер убит, 13 солдат ранено. Когда из Ревеля в Махтра прибыли дополнительные отряды, число солдат в которых равнялось тысяче, имение к тому времени уже опустело.
Другие волнения, охватившие 75 поместий Эстляндии, гасились так же, как и в Махтра: посылкой войск, публичными наказаниями шпицрутенами, арестами, отправкой на каторжные работы в рудники. Беспорядки были окончательно подавлены только осенью.
Публичные порки крестьян заклеймил «Колокол» Герцена, опубликовавший в конце 1858 г. присланную из Ревеля статью «Германские рыцари XIX столетия в Эстляндии». Вообще «Колокол» уделял большое внимание выступлениям эстонских крестьян весной — летом 1858 г. и призывал их надеяться только на себя: «Заострите топоры да за дело — отменяйте крепостное право»{181}.
Примечательно, что массовые выступления крестьян, особенно летом 1858 г., и развёрнутая по «свежим следам» этих событий агитация «Колокола» нашли отклик в среде ревельской интеллигенции. В конце 1850-х — начале 1860-х гг. здесь сложился небольшой кружок единомышленников. Его цель: доступными средствами способствовать улучшению экономического и правового положения крестьян. В кружок входили: чиновник Эстляндского губернского правления, поэт и публицист Ф. Руссов; педагог и цензор иностранной литературы В.Т. Благовещенский; педагог Я. Нокс; фольклорист А.Г. Нейс и др. Тесные связи с этой группой поддерживал и Ф.Р. Крейцвальд.
В 1858 г. по инициативе Ф. Руссова была подготовлена и отправлена министру внутренних дел записка по крестьянскому вопросу в прибалтийских губерниях. В ней доказывалось, что истинной причиной народных волнений является невыносимое положение крестьян и жестокость прибалтийско-немецких помещиков. Об этом же писала и газета «Ревальше цайтунг», основанная в 1860 г. Руссовым. В 1861 г. в Берлине была издана на немецком языке книга «Эстонец и его господин. Для объяснения экономического положения крестьян и вообще их состояния в Эстонии». Хотя на титульном листе вместо имени автора стояло «не эстонец, да и не его господин», современники считали, что автором был В.Т. Благовещенский. Автор книги оправдывает выступления эстонских крестьян в 1858 г., показывая их отчаянное положение и хищнический, несправедливый характер новых крестьянских законов. Он не обходит вниманием и так называемое культуртрегерство немецких баронов и пасторов, которые, как показано в книге, в действительности делали всё для того, чтобы эстонцы не получили образования.
Не удивительно, что в ходе развернувшейся полемики немецкие бароны в сильном ожесточении набросились на книгу и на её анонимного автора. В защиту сочинения выступила редакция газеты «Ревальше цайтунг» во главе с Руссовым, а также немецкий журнал «Гартенлаубе», опубликовавший в 1862 г. статью, схожую по содержанию и выводам с книгой «Эстонец и его господин». В русской публицистике к сторонникам этого произведения присоединился морской офицер В.В. Иванов. Из-за интриг рыцарства и Руссову, и Иванову пришлось покинуть Ревель и переселиться в Петербург. На русском языке книга вышла десять лет спустя в переводе А.Н. Шемякина.
В свете вышеизложенного неудивительно, что при обсуждении вопроса об отмене крепостного права в России наиболее рьяными сторонниками освобождения крестьян без земельного надела выступали прибалтийско-немецкие помещики. Они ссылались на крестьянские реформы, проведённые в Лифляндии и Эстляндии, как на образец и всячески приукрашивали положение эстонского и латышского крестьянства.
Примечательно, что не только российские революционные демократы А.И. Герцен, Н.П. Огарёв[56], Н.Г. Чернышевский, но и русские консерваторы в лице Ю.Ф. Самарина выступали против попыток освободить русское крестьянство на «остзейский манер».
Что говорить об отношении самого латышского и эстонского крестьянства к этой «образцовой» остзейской аграрной реформе! Оно выразилось не в реализации подстрекательских призывов Герцена, а в петиционном и переселенческом движении.
С 1864 г. крестьяне стали обращаться к центральному правительству с коллективными прошениями, в которых жаловались на острое безземелье, принудительную продажу своих хозяйств, повышение помещиками арендной платы и рост цен на землю.
Альтернативой такому положению дел в Прибалтийском крае стало переселенческое движение. Поскольку с освобождением крестьян в России пали и юридические препоны для крестьянской миграции с прибалтийской окраины во внутренние губернии, переселенческое движение стало приобретать массовый характер. Вначале в Россию (Самарская губерния, Крым) потянулись лифляндские крестьяне, за ними последовали эстляндские, которые, например, приняли участие в земледельческой колонизации в Северо-Западном регионе, включавшем Петербургскую, Новгородскую и Псковскую губернии{182}. Касаясь масштабов этого движения, важно отметить, что в одной только Эстляндской губернии в него включилось 20–30% крестьян. Русские дворяне без особых проблем сдавали в аренду и даже продавали землю прибалтийским мигрантам, поскольку, в отличие от остзейского рыцарства, у них не было причин придавать землевладению исключительное властно-политическое значение. Так что прибалтийским крестьянам удалось довольно прочно осесть на землях в русских губерниях либо в качестве колонистов-арендаторов, либо как полноправные хозяева. Примечательно, что открытость русских территорий для земледельческой миграции побудила не только крестьян, но также остзейских дворян и разночинное городское население принять участие в земледельческой колонизации русских земель. Это свидетельствует о безвыходности ситуации и отсутствии перспектив, которые для представителей многих социальных слоев явились оборотной стороной особого остзейского порядка. Отсюда и готовность к перемене мест, где не титул, а труд и предпринимательская жилка становятся гарантией успеха.