XI
По пещере ходит старец,
крест по-прежнему сжимая,
тихо шепчет он молитвы,
гонит мысли о письме.
«Крест — единое богатство,
крест — единая надежда, крест —
единое страданье и единый
мой приют.
Все иное — лишь мечтанье,
лишь бесовские соблазны;
путь единый ко спасенью и
правдивый — путь креста.
Что мне и письмо и голос?
Кличут старца Иоанна.
Нет здесь старца Иоанна,
он давно уж мертв для всех.
Что теперь мне Украина?
Пусть спасается, как знает, —
мне бы самому тихонько
дотянуться до Христа.
Я бессилен и греховен!
Я не светоч, не мессия,
их от муки не избавлю,
с ними пропаду и сам.
Нет, не изменю я богу,
не нарушу я обета, бремя
крестное достойно до
могилы донесу.
Близок час. Не оттого ли
вал последний подступает
и последний путь скитальца
так мучительно тяжел?
Ждать недолго. Боже, боже!
Облегчи мне это бремя!
Освети мне муть последний,
затерявшийся во мгле!»
Так всю ночь молился старец,
обливал лицо слезами, крест
руками обнимая, будто к
матери приник.
Он рыдал, шептал, молился,
по вокруг — темно и глухо,
и в душе — темно и глухо,
просветление не- шло.
А когда воскресло солнце,
он сидел и ждал тревожно,
ждал, пока взгрохочет камень,
раздадутся голоса.
Вот грохочет камень глухо,
старец сразу встрепенулся,
но рука не протянулась,
не ответила на зов.
«Старец Иоанн! Откликнись!»
слышен зов, и в зове этом
чудится, звучит тревога,
и надежда, и мольба.
«Старен; Иоанн! Откликнись!
Здесь посольство с Украины,
здесь твои родные дети!
Старец Иоанн! Ответь!»
Старец, затаив дыханье,
жадно слушал этот голос,
звуки речи украинской,
но ответа не дал он.
«Старец Иоанн! Откликнись!»
долго посланные звали,
но лишь море рокотало,
не ответил им Иван.
XII
Вечереет. Будто сизый
полог, топь легла на море,
а из-за горы закатный луч
но морю пробежал.
Золотистая дорожка пролегла
от волн шумливых вплоть
до верхних скал Афона, —
а внизу шумит волна.
У преддверия пещеры
сгорбленный сидит пустынник
и рыдает безутешно,
наклонившись над письмом.
«Слышишь, кличет Украина,
мать-старушка в час
невзгоды со слезами
призывает милое свое дитя».
«Милое дитя, еще бы!
А дитя в такую пору,
в дни тягчайших испытаний
покидает мать свою!
А дитя в своем безумье
лишь себе спасенья ищет,
братьям же, терпящим горе,
и не думает помочь!
Разве вправе ты, несчастный,
глиняный сосуд разбитый,
думать о своем спасенье там,
где гибнет весь народ?
Вспомни заповедь Христову:
пастырь добрый тот, кто
душу положить готов за паству.
Разве ты не пастырь им?
Вспомни заповедь Христову:
«Кто устами любит бога,
но не помогает брату,
тот- непоправимый лжец».
Ты за все людские души,
что теперь впадут в безверье
без твоей поддержки, — богу
должен будешь дать ответ.
Ибо вся твоя гордыни,
все надежды на спасенье
тут, вдали земных соблазнов, —
тягостный соблазн и грех.
Не господень путь избрал ты,
а диаволу ты служишь, мастеру
гордыни, вровень с богом
вздумавшему стать.
Не господень путь! И даже
если рая ты достигнешь,
но земля твоя родная,
твой народ погибнут тут, —
ведь тогда в мученья ада
обратится рай! Одна лишь мысль:
«Я мог им быть спасеньем»
в ад преобразит твой рай!»
И смертельная тревога охватила
сердце старца, хладным потом
лоб усеяв, — и дыханье пресеклось.
И взглянул он вновь на морс,
где чертой золототканой
над волнами прочертились
тени от горы Афон.
Вот из глубины залива судно
тихо выплывает, стороною
затененной к солнцу светлому бежит.
Турчин судном управляет, рядом кунтуши казачьи,
шапки с алыми верхами,
несла брызжут багрецом.
Посланные с Украины!
Встрепенулось сердце старца,
и в тоске, себя не помня,
руки он, дрожа, простер:
«Стойте! Стойте! Воротитесь!
Я живу еще! Как прежде,
я люблю свою Украйну,
ей отдам остаток дней!
Стойте! Стойте! Воротитесь!»
Но куда! Не слышат зова.
И по водам золотистым
судно уплывает вдаль.
И ломает руки старец,
и больное сердце стиснул,
и перед крестом на камни
он кидается ничком.
«О распятый! Ты оставил нам
завет свой наивысший:
возлюбить всем сердцем ближних,
жизнь за други положить!
О распятый! Снизойди же!
О, не дай мне погрузиться в
бездну безысходной муки,
в глубину, где веры нет!
Дай любить всем сердцем братьев,
жизнь, за други полагая!
Дай мне только раз увидеть
мой любимый край родной!
Вот, взгляни: остаток нити,
что меня вязала с жизнью!
О, не дай ей оборваться!
Обрати ее сюда!
Ниспошли противный ветер!
Подыми волну до неба!
Или дай мне, словно птице,
с вышины скалы слететь!
Ты ведь благостен, всесилен!
Если же моя молитва, и молчание,
и подвиг, и работа, и посты
хоть крупицу заслужили,
хоть пылиночку награды, —
я охотно, о распятый, все
без жалости отдам.
Все отдам, готов, как грешник,
изнывать в смоле навеки, —
лишь одно теперь сверши
ты чудо: судно возврати!
Или птицею крылатой дай
мне вниз слететь отсюда,
или по лучу заката, словно
по мосту, сбежать.
Ты и сам, еще младенцем,
по лучу прошел из храма
и по морю среди бури, как
по суше, проходил.
Дай, о, дай мне это чудо!
Лишь одно, на миг единый!
Не оставь меня в тревоге,
как бессильное дитя!»
Так молил Иван Вишёнский,
крест в руках своих сжимая,
и почувствовал, как дивно
облегчилась боль его.
Так легко, покойно стало,
вдруг исчезли все тревоги,
вера дивно овладела
обновленною душой.
Вера в то, что бог услышал
неотступное моленье,
что пришло мгновенье чуда —
просветлен не. пришло.
То, чего оп ждал так долго,
вдруг овеяло, как ветер,
как гармония святая,
райских кущей аромат.
И в восторге он поднялся,
и перекрестился трижды,
и благословил лучистый путь,
струившийся в волнах.
Ничего уже не видя, только
этот путь лучистый и в
далеком море судно, —
шаг ступил он — и исчез.
А в пещере опустелой
только белый крест остался,
как скелет былых иллюзий, —
и волны немолчный шум.