В 1792 г. премьер-министр Уильям Питт несколько упорядочил деятельность «желтых адмиралов», установив конкретное число лиц для насильственной вербовки в каждом городе или графстве. Однако произвол оставался отчаянным. Хватали любого, кто приглянется, выволакивали из постелей в гостиницах, из таверн, брали даже женихов из-за свадебного стола на глазах у охваченных ужасом невесты и родственников и тащили на стоявший неподалеку вспомогательный корабль, откуда после осмотра врачом доставляли на военный корабль — место постоянной службы. Сколько человеческих трагедий скрывалось за таким комплектованием флота! Время было жестокое.

Конечно, велась и добровольная вербовка на флот. Лейтенант с вербующего корабля появлялся в портовом городе и, как правило, поблизости от стоянки открывал вербовочное бюро. Он имел ассигнования — фунт стерлингов в неделю на аренду помещения. Вывешивался флаг, грохотали барабаны, чтобы привлечь внимание. Многие приходили в вербовочное бюро. Их тут же старались накачать пивом и всучить «королевский шиллинг» — знак того, что данное лицо согласилось завербоваться. Было среди таких добровольцев много сомнительного люда — подмастерий, сбежавших с фабрик, воров и других людей, находившихся не в ладах с законом.

Теоретически насильственно захвачен для службы на флоте мог быть любой человек в возрасте от 18 до 55 лет, однако на практике данный порядок распространялся только на городские низы, на трудящихся — «джентльменов оставляли в покое, как членов высшего класса» (51).

Многие капитаны отрицательно относились к насильственно завербованным. Они именовали такое пополнение «мерзавцами», «несчастными созданиями, неспособными заработать даже половину того, что уходит на их пропитание» (52).

Вот почему немало попавших таким образом на корабль ждали только удобного случая, чтобы дезертировать. Зная это, капитаны на стоянках старались не отпускать экипаж на берег. В те времена, когда средства связи были очень несовершенны, разыскать дезертиров практически не удавалось. К тому же агенты торговых компаний не только подбирали дезертиров, но склоняли к дезертирству, подкупали и соблазняли к переходу на торговое судно моряков любого военного корабля, появлявшегося в порту.

Одной из важнейших причин, мешавших добровольной вербовкой укомплектовать флот, было то, что все хорошо знали, какова жизнь на военных кораблях. И дело заключалось отнюдь не в том, что жизнь моряка подвергалась опасности в случае столкновения с врагом. К этому относились как к чему-то естественному. Страшили плохое питание, эпидемии, жестокая дисциплина. Отсюда и массовое дезертирство, и восстания на кораблях.

Вновь прибывшего на борт корабля направляли в предназначенное для него помещение — точнее, на отведенное ему место. «Помещение» это представляло собой отгороженное двумя матерчатыми экранами пространство на палубе между двумя пушками. Здесь жили от 7 до 10 человек. У них были скамья и свисавший с потолка стол. Группа держала свою еду в большом оловянном сосуде, который называли «китл», и грог в сосуде под названием «манки», т. е. обезьяна. Спали моряки в подвесных койках — гамаках, представлявших собой кусок парусины, подвешенный с двух концов к потолку. Каждый имел по два гамака: один находился в пользовании, другой — в стирке или проветривался на палубе. Стирал свой гамак, конечно, сам владелец. Официально для подвешивания одного гамака предназначалось пространство в 14 дюймов[4]. Теснота была страшная. Чуть посвободнее становилось в тех случаях, когда моряки поочередно несли вахту: одна группа занималась своими обязанностями, вторая отдыхала.

На рассвете боцман сигналом дудки поднимал команду и выводил ее на палубу для утренней уборки. Сигнал боцмана гласил: «Все руки на палубу», что по смыслу можно перевести на русский, как «Все наверх!». Палубы мыли и скребли пористыми «священными камнями», названными так из-за их формы, напоминавшей большую книгу,— Библию. Стенки мыли, пушки надраивали, гамаки проветривали и т. д. После завтрака члены экипажа расходились по местам и начинались занятия по специальности — одни тренировались в работе с парусами, артиллеристы отрабатывали навыки обращения с пушками. По воскресеньям на палубе корабельный священник служил обедню. Как свидетельствуют современники, «на обедню команду обычно сгонял боцман, как пастух овец; он не жалел при этом ни ругани, ни кулаков» (53).

Вообще-то обедня была мероприятием платным. Моряки получали в те дни от 19 до 25 шилл. в месяц. Но из этой суммы делались вычеты: четыре пенса священнику, два — хирургу, шесть пенсов — на Гринвичский госпиталь (учреждение для моряков — инвалидов и престарелых) и шесть — в специальный «фонд благосостояния». Жалованье выплачивалось только по окончании рейса, когда корабль возвращался в порт.

Очень острой проблемой, как уже говорилось, было питание на борту во время длительного плавания. В английских портах на корабль грузили живых быков, коров, овец, коз, свиней и домашнюю птицу, но через некоторое время в море эти запасы иссякали, и команда переходила на соленую говядину и свинину.

На завтрак морякам давали обычно овсянку на воде или так называемый «шотландский кофе», т.е. высушенные и обожженные куски хлеба, разваренные в кипящей воде, в которую добавлялось немного сахара. Моряки очень не любили солонину. «Она была тверда, как камень,— свидетельствует современник,— жилистая, засохшая, потемневшая, хрящеватая, усыпанная сверкающими кристаллами соли... Соленая свинина вообще была лучше соленой говядины, но моряки вырезали и из той, и из другой различные игрушки и коробки. Утверждали, что вещи из мяса так хорошо полировались, как если бы они были изготовлены из мелкозернистой древесины»(54). Офицерский состав, конечно, обеспечивался высококачественным питанием. Свежий хлеб на кораблях не выпекался, а сухари вызывали большое недовольство. В них заводились различные насекомые и черви, от которых никак нельзя было избавиться. Оставался единственный выход — жевать сухарь в темноте, чтобы не видеть, как он выглядит.

Утешением для моряков в плавании была ежедневная порция грога, выдаваемая вечером. Порция равнялась пинте, т. е. примерно половине литра. Грог состоял из одной части рома и трех частей воды с добавлением лимонной кислоты и сахара. Моряки строго следили за соблюдением этих пропорций. Увеличение доли воды в гроге вызывало немедленно бурный протест. Грогом моряки платили друг другу долги — на судне он ценился выше денег.

Неполноценное питание, без свежих овощей и, следовательно, без витамина С, скученность, отсутствие гигиены (адмиралтейство не предусматривало средств даже на выдачу мыла) имели своим последствием массовые заболевания, которые тогдашняя медицина почти не умела ни предотвращать, ни лечить. Цинга была на первом месте по распространению. Затем желтая лихорадка, свирепствовавшая на судах, ходивших в Ост-Индию и Вест-Индию. Нередко вспыхивали эпидемии тифа. Линейный корабль «Стирлинг-касл», действовавший в Ла-Манше с экипажем в 480 человек, однажды через несколько недель вынужден был возвратиться в Портсмут из-за того, что 320 человек заболели тифом. Крупные неприятности причиняли венерические заболевания.

При таких условиях жизни на кораблях дисциплина, естественно, поддерживалась жестокими мерами. Кодекс военно-морской дисциплины, действовавший в XVIII в.,был составлен за пногие десятилетия до этого, т.е. во времена еще более жестокие. Наказывали за малейшее непослушание, за неудовлетворительное выполнение, по мнению офицера, служебных обязанностей, за кражу, за пьянство и многое другое. За небольшие нарушения пороли плеткой-девятихвосткой, введенной еще в 1698 г. Чем серьезнее нарушение, тем большее количество ударов получал нарушитель. Очень тяжелым наказанием было протаскивание под килем. Провинившегося привязывали к веревке, опускали за борт и вытягивали полузадохнувшегося с другого борта.

Любое неповиновение или угроза офицеру рассматривались как бунт. И тогда созывался военно-полевой суд, выносивший немедленно приговор, всегда одинаковый — смертная казнь. Приговор тут же на глазах всей команды приводился в исполнение. Несчастного вешали на рее.