Подтынный беспокойно заерзал на стуле.

– Н-нет… То есть… я присутствовал… Мне приходилось сопровождать арестованных к месту казни…

– Расскажите об этом.

Снова лицо Подтынного укрылось в густых клубах дыма.

– Вечером 14 января шеф гестапо разговаривал по телефону с полковником Ренатусом. Соликовского и меня перед началом разговора выгнали в коридор. Когда мы снова вошли в кабинет, шеф объявил, что в целях сокращения линии фронта германская армия отходит на запад и полиции надо готовиться к эвакуации. Соликовский спросил, как быть с арестованными. Шеф ответил: «Всех уничтожить». В следующую ночь первая группа арестованных подпольщиков была казнена..

КАЗНЬ

Уже не только по ночам доносились с востока мощные раскаты орудийной канонады. Круглые сутки гремела, полыхала огненными заревами заснеженная степь за Донцом. Резвые стайки краснозвездных истребителей проносились над Краснодоном. Советские войска рвались в Донбасс.

Первым трезво оценил сложившуюся обстановку барон Швейде. Быстро, без лишнего шума он упаковал свои вещи и однажды утром укатил из Краснодона, заявив майору Гендеману, что неотложные дела немедленно требуют его в Саксонию.

– Я постараюсь вернуться так скоро, как это будет возможно, – уверял он, пожимая руку майору. – Мы еще встретимся. Непременно…

Майор рассеянно ответил на рукопожатие, пробормотал какие-то любезности, а про себя подумал: «Удирает, как крыса с корабля: что-то пронюхал…»

Майор не знал об истинном положении на фронте, но догадывался, что сдержать напор советских войск в районе Донбасса вряд ли удастся. Он и сам подумывал уже о том, что пора бы передислоцироваться подальше на запад, но, как человек военный, сделать это без приказа не мог. А приказа не было.

Бегство барона не на шутку встревожило майора. Он съездил в Красный Луч и на правах старого друга попытался было вызвать на откровенный разговор полковника Ренатуса. Но тот ничего определенного не сказал, лишь пожаловался на занятость, на усталость и говорить о положении на фронте не стал.

Наконец 14 января из штаба пришла шифровка, в которой довольно недвусмысленно намекалось на то, что в ближайшее время оккупационным властям Краснодона придется оставить город и что комендатуре нужно готовиться к перебазированию. Майор тут же распорядился объявить по гарнизону положение военной тревоги.

Утром 15 января у Гендемана состоялось короткое совещание. Присутствовали шеф гестапо, Зонс, Соликовский и бургомистр Стаценко.

Шеф, по-видимому, был нездоров. Он непрестанно морщился, словно страдал от зубной боли, часто хватался руками за голову.

– Следствие о партизанской группе закончено. Полковник Ренатус, которому я доложил о результатах следствия, приказал немедленно всех расстрелять. Всех до единого. Вам, – шеф посмотрел на майора, – надлежит привести приговор в исполнение.

– Вам удалось вырвать у них признания? – живо повернулся к «майстеру» Зонс.

– Картина действий партизанской группы достаточно ясна, – сухо отрезал шеф. – Нет нужды вдаваться в подробности. Все равно это ничего не изменит.

– А коммунисты? Они, безусловно, были главным ядром группы. Не удалось ли вам установить, каким образом они руководили подпольщиками?

– Было бы наивно предполагать, что коммунисты признаются в этом, – ответил шеф. – Группен-фюрер Шульц допрашивал коммунистов, но только ради формальности. Что касается молодых, то они могли и не знать о роли коммунистов. Впрочем, все это тоже не имеет значения.

– Казнь будет публичной? – осведомился майор. Шеф поморщился.

– Чем меньше будут знать о ней, тем лучше. Главное – побыстрее. Если возможно – сегодня же.

Майор взглянул на Соликовского, хотел что-то сказать ему, но, вспомнив, что тот не понимает по-немецки, приказал переводчику.

– Объясните коротко…

Переводчик быстро передал по-русски сообщение шефа. Соликовский сразу оживился.

– На пятой шахте шурф есть. Место глухое, жилья поблизости нет. А главное – и закапывать не надо. Покидать в шурф – и баста. Глубина там – больше пятидесяти метров,

Гендеман вопросительно посмотрел на шефа.

– Пожалуй, подходит. Как думаете? Шеф равнодушно ответил:

– Мы увезем в Ровеньки Любовь Шевцову: господин полковник пожелал допросить ее лично. Нужно получить от нее некоторые сведения о системе советской разведки. Остальные нас уже не интересуют. Поступайте по своему усмотрению. Да не забудьте сказать этому болвану, – шеф кивнул в сторону дремавшего в углу бургомистра, – что смертный приговор должен подписать он, как представитель местной власти.

Прямо из комендатуры Зонс и Соликовский отправились осматривать шурф шахты № 5.

Глухой, давно забытый людьми пустырь на далекой окраине города даже днем производил удручающее впечатление. Угрюмо возвышался над ним невысокий холм шахтной породы. У подножия холма лежал, распластавшись, искореженный взрывом шахтный копер. Холодный ветер уныло свистел в погнувшихся, вросших в заснеженную землю металлических фермах. Они покрылись красными каплями ржавчины, и издали казалось, что весь копер забрызган кровью.

Под копром зияла пропасть. Из глубокого, с обвалившимися краями колодца веяло запахом перегнившего леса и леденящим холодом.

Опустившись на колени, Зонс тщательно обследовал края колодца, осторожно заглянул вглубь. Пошарив руками вокруг, нашел обломок кирпича, бросил его в колодец и долго прислушивался.

– Другого выхода из колодца нет? Соликовский кивнул.

– Нет. Все подземные выработки давно обрушились, там и кошка не пролезет. Громов спускался, все обследовал…

Зонс поднялся с земли, достав из кармана платок, вытер мокрые ладони.

– К двадцати трем часам всем полицаям быть на месте, – коротко приказал он. – Приготовить первую партию арестованных. Список покажете мне после обеда. Вам все ясно?

– Понятно, господин гауптвахтмейстер. Будет сделано! – бодро ответил Соликовский.

…В сером бараке было непривычно тихо. Возле крыльца сгрудились полицаи, смрадно дымили цигарками. Временами они прислушивались к непрерывному гулу, доносившемуся с востока, молча переглядывались, сокрушенно качали головами.

– Ну, чего рты разинули! – прикрикнул на них Соликовский. – Марш по своим местам!

Лукьянов зло растер носком сапога дымящийся окурок, шумно вздохнул.

– Где-то оно, наше место… Видать, новую конуру скоро придется подыскивать. Нашему Серку сколько ни бреши, а все на чужого…

– Но-но, разбрехался! – закричал Соликовский. – Кому сказано, по местам! Домой без команды не уходить. Ночью будет большая работа. Подтынный где?

– У Захарова все сидят, – ответил Лукьянов.

В кабинете Захарова сидели Подтынный, Кулешов и Черенков. Лица у всех лоснились, глаза помутнели.

Соликовский окинул их подозрительным взглядом.

– Празднуете? Не рано ли начали?

– Захаров где-то разжился, – осклабился Кулешов, суетливо подвигая Соликовскому стул. – У-ух, злая штука! Заграничная! – Он вытащил из ящика стола бутылку. – Попробуйте.

– Налей…

К вечеру все полицаи едва держались на ногах. Захаров щедро угощал своих сослуживцев ромом, который ему удалось стащить у гестаповцев. Рядовые полицаи притащили ведро самогона. Пили жадно, стараясь отогнать тоскливые мысли, навеянные приближающимся гулом с востока…

В одиннадцать часов ночи два крытых брезентом грузовика подкатили к бараку. Хлопнув дверцей, из кабины выскочил Зонс. Из кузова выпрыгнули жандармы, засуетились на тесной площадке. На крыльцо вышел Соликовский, хрипло прокричал в коридор:

– Подтынный! Построй своих!

Жандармы и полицаи выстроились в два тесных ряда, образовав живой коридор от самых дверей камер до откинутой задней крышки кузова автомашины. Зонс приказал вывести арестованных коммунистов. Со связанными руками, первыми прошли Лютиков, Бараков, Соколова, Дымченко, Телуев, Выставкин. Жандармы приказали им лечь на дно кузова, лицом вниз, сами сели рядом, держа автоматы на изготовку.