По совету Кулешова Подтынный распорядился для всех вновь прибывших арестованных выделить отдельную камеру.

– Сводить вместе их никак нельзя, – рассуждал Кулешов. – Сговорятся между собой. Тогда из них ничего не вытянешь. С теми вон сколько бьемся… А этих надо горяченькими прихватить, прижать как следует – все выложат.

«В самом деле, те, кого схватили сегодня, не знают, как напали на их след. С ходу ошарашить, убедить, что вожаки организации во всем сознались и выдали остальных, – быстро созрел план в голове Подтынного, – не давая опомниться, выведать все…».

Не дожидаясь Соликовского – тот, по-видимому, опять запил, – Подтынный решил немедленно приступить к допросам арестованных. На всякий случай спросил разрешения у жандармского офицера, которому Зонс поручил присутствовать при допросах. Офицер по-русски понимал плохо, переводчика поблизости не оказалось, и Подтынному пришлось изъясняться жестами: кивнув в сторону камер, он энергично замахал кулаками, будто избивал кого-то.

– О, гут, гут! – живо блеснул глазами офицер.

Через минуту Кулешов притащил за ухо шустрого, подвижного, как ртуть, подростка с красными мальчишескими руками и крупной головой, высоко сидящей на тонкой невозмужалой шее. Скривившись от боли, он вертелся вьюном, стараясь высвободить ухо из цепких пальцев Кулешова.

– Попался!

Подтынный окинул взглядом худенькую фигурку.

– Стань вот здесь и быстро отвечай на мои вопросы. Фамилия?

Мальчишка испуганно вытаращил глаза, потирая рукой малиновое ухо.

– Лукьянченко Витя…

– Сколько лет?

– Шестнадцать… в апреле исполнится. А что?

Подтынный ухватил Витю сзади за шею двумя пальцами.

– Слушай, сопляк! Ваши главари сознались во всем и выдали нам всю шайку. Если расскажешь все, что знаешь, сейчас же отпустим на волю. Начнешь врать – тебя убьют как собаку, понял? Отвечай быстро: сколько человек в вашей банде? Кто главный? Где спрятано оружие? Говори!

Изумление Вити было настолько искренним, в синих, широко раскрытых глазах было столько неподдельного ужаса, что Подтынный невольно расслабил пальцы, еще сжимавшие тонкую шею.

Витя повертел головой, будто широкий отложной воротник рубашки вдруг стал ему тесен, испуганно заговорил:

– Какая банда? Какое оружие? Да у меня сроду… Правда, рогатка была… Так я ее еще год назад променял! А оружие… Откуда?..

В разговор вмешался Кулешов.

– Рогатка? Ах ты, щенок! А листовки кто расклеивал? Кто биржу труда поджег? Кто флаги развешивал? Ну?!

Звонко шлепнув ладонью по затылку, он больно крутнул Витю за ухо, ударил коленом в бок.

Но Витя как будто не чувствовал боли. Еще сильнее вытянув шею, смешно шевеля оттопыренными ушами, он даже заикаться стал от недоумения.

– Кто, я? Да вы, вы что?.. Да пусть хоть кто… Да чтоб меня на куски!.. Чтоб глаза мои лопнули!.. Чтоб руки поотпадали!..

Он произносил еще много страшных клятв, а Подтынный смотрел на него исподлобья и терялся в мыслях. «Врет, изворачивается? Да нет, не похоже… Совсем мальчишка, куда ему так ловко… А вдруг притворяется? От этих всего можно ждать. Нет, надо еще припугнуть», – твердо решил он и приказал Кулешову:

– На скамью его! До смерти, пока не сознается…

Нахмурившись, Подтынный сел за стол, ожесточенно задымил сигаретой. Настроение испортилось. Нет, не так-то просто запугать этих мальчишек…

Черт их разберет, может, и правда ничего не знают? Но кто же тогда расклеивал листовки, нападал на немецкую охрану, закладывал мины на дорогах? Хоть бы одного заставить заговорить, найти зацепку… Кулешов неслышно подошел, понимающе заговорил:

– Не огорчайтесь, Василий Дмитриевич. Первый блин, как говорится, всегда комом… Их вон сколько еще – в камерах не продохнуть, кто-нибудь заговорит… Звать следующего?

Подтынный вяло кивнул.

– Зови.

Один за другим входили в кабинет молодые, безусые хлопцы. Становились перед столом, усмехаясь, – или удивленно вскидывая брови, или сердито хмуря лоб, – отвечали коротко, односложно: «Нет, ничего не знаю, первый раз слышу»… Ответы были одни и те же, и Подтынный вскоре перестал задавать вопросы и только коротко приказывал:

– Дадышев? На скамью…

– Гуков? На скамью…

– Бондарев? На скамью…

– Главан? На скамью…

Неожиданно чистый девичий голос заставил его поднять голову:

– Можно?

Так неуместно прозвучал обычный, вежливый вопрос в этой забрызганной кровью комнате, что Подтынный в первую минуту опешил. На пороге, закинув руки назад, стояла невысокая девушка в скромном темном костюме. Ее лицо с правильными, мягкими чертами разрумянилось от мороза. Девушка неторопливо сделала несколько шагов вперед, и только теперь Подтынный заметил, что руки у нее связаны.

– Ковалева Клавдия, – шепнул на ухо Кулешов. – Только привезли…

По виду Клава походила на старшеклассницу. Каштановые, слегка волнистые волосы аккуратно уложены, строгий черный воротник плотно облегает красивую шею. Говорит она, слегка растягивая слова, чуть-чуть картавя. Нет, она не знает, за что ее арестовали. Никакого отношения к подпольной организации она не имеет. Все названные фамилии она слышит впервые. Она живет на хуторе и в городе бывает редко. Знакомых здесь у нее нет…

Подтынный рассеянно слушал ее ровный тихий голос и раздумывал, как поступить дальше. Он чувствовал на себе выжидающий, с заметной ехидцей взгляд Кулешова, украдко косился на бесстрастное лицо жандармского офицера… Короткое колебание- и привычный возглас:

– На скамью!

Кулешов проворно кинулся выполнять приказание. Он уже поднял с пола моток веревки, подвел Клаву к скамье, когда в комнату вошел Соликовский.

Начальник полиции был в отличном расположении духа. Не раздеваясь, он подошел к Кулешову, похлопал его по спине:

– Стараешься, адвокат? Ну-ну… А ведь с тебя причитается! Нашлась твоя краля…

– Какая краля? – не понял Кулешов.

– Э-э, не прикидывайся овечкой, знаем мы вас, интеллигентов! Любку Шевцову помнишь? Это ж ты первый ее заметил, летом тогда приводил. Упустили мы ее тогда, как лопухи… Так вот, поймали ее в Ворошиловграде. Везут сюда… – Он восхищенно покрутил головой. – Нет, что ни говори, а немцы – сила! Все у них организовано, все расписано, как по нотам. Дана команда – разыскать! Раз-два – готово!

– Да, очень культурная нация, – вежливо поддакнул Кулешов.

– А насчет остальных как, Василий Александрович, – спросил Подтынный, – ничего не слышно?

– Найдутся и остальные, – отозвался Соликовский, снимая дубленый полушубок. – От нас не уйдут!

– Ну, как тут у вас? Э-те-те, какая голубка попалась в нашу клетку! Кто такая?

Подтынный коротко рассказал о результатах допроса Ковалевой.

– Ковалева? – переспросил Соликовский. – Никого не знает? Ну, это мы сейчас проверим…

Не спуская глаз с Ковалевой, он постучал кулаком в стенку.

– Черенков! Веди сюда Земнухова!

Ковалева не шелохнулась. Когда Черенков ввел Земнухова, Клава только на миг метнула взгляд к двери и с безразличным видом отвернулась.

Земнухов стоял, устало опершись о дверной косяк. Лицо его было похоже на страшную маску – все в ссадинах, кровоподтеках, на теле, едва прикрытом превратившейся в лохмотья рубахой, зияли, свежие, сочившиеся кровью рубцы.

– Узнаешь? – с издевкой спросил Соликовский, указывая на Клаву.

Земнухов близоруко сощурился:

– Первый раз вижу эту девушку.

– Гм… А ты, Ковалева, что скажешь?

Не поднимая глаз, Клава с чуть заметной дрожью в голосе проговорила:

– Мы с ним не знакомы.

– А ты присмотрись получше… Правда, в нашей парикмахерской ему немного изменили прическу, – съязвил Соликовский.

Клава отрицательно покачала головой.

Соликовский подбежал к девушке, повалил ее на скамью, сорвал с нее одежду… Взяв в руки скрученный вдвое телефонный шнур, он повернулся к Земнухову:

– Я запорю ее, слышишь ты, сучий выродок, задушу ее сейчас своими руками, если ты не скажешь, что знаешь ее!