И когда жандармам удалось поймать еще нескольких молодогвардейцев, «майстер» поспешил в Краснодон. Он решил доказать полковнику, что дьявольские орудия пыток, изобретенные им, способны сломать любого, даже самого крепкого духом человека!

Служба в гестапо давно превратила «майстера» в машину. Ему были чужды человеческие чувства. На людей, попадавших ему в лапы, он смотрел как на подопытных животных, с которыми можно делать все, что угодно. Он знал одно: его задача – сломить дух этих людей, заставить их ползать на коленях, плакать, раскаиваться.

«Майстер» немало повидал на своем веку. Но здесь, в Краснодоне, произошло нечто такое, что даже его привело в изумление. В его богатой практике еще не было ничего подобного: около сотни человек – преимущественно молодых, почти детей – прошли через его руки, он применил все свое дьявольское искусство и ни разу не услышал мольбы о пощаде.

Его поразило невиданное мужество этих людей. Он выдумывал все новые и новые ужасные истязания и никак не мог понять, какая сверхчеловеческая сила помогает им выдерживать эти чудовищные пытки.

Вот перед ним, слегка расставив ноги, стоит широкий в плечах, богатырского телосложения парень в простой холщовой рубахе. Это Анатолий Ковалев, один из самых активных подпольщиков. Смело глядя прямо в лицо «майстеру», Анатолий даже не дал ему раскрыть рта и сразу заговорил:

– Вы хотите знать, являюсь ли я участником подпольной организации? Да, я состою в «Молодой гвардии». Я вступил в нее, чтобы вас бить! Все равно, гады, вы своей смертью не умрете. За нас отомстят!

«Майстер» с любопытством наблюдал, как четверо жандармов пытались свалить Анатолия на пол, чтобы начать пытки, и не могли сдвинуть его с места. Необычайно сильный, он одним движением плеча отшвыривал их от себя, пока подбежавший Соликовский не ударил его наганом в висок.

Подручные «майстера» сделали все, что могли, чтобы сломить Анатолия. Очнувшись после чудовищных пыток, он не позволил полицаям прикоснуться к себе и, поднявшись на ноги, сам вышел из кабинета…

Вот жандармы приволокли молоденькую, хрупкую девушку с ямочками на щеках и тяжелыми русыми косами. «Майстер» лениво спросил:

– Как тфой имя?

– Сопова Анна…

Это были единственные слова, которые услышали гестаповцы от девушки. Ее дважды подвешивали к потолку за косы. В третий раз одна коса оборвалась и девушка упала на пол, истекая кровью. Но она не сказала им ни слова.

Однажды вечером, когда «майстер» уже собирался отправляться на ночлег, двое полицаев втолкнули в кабинет невысокого худого паренька в старом куцем пальтишке. Правая рука его висела плетью, на разодранном рукаве, повыше локтя, медленно расплывалось кровавое пятно.

Перебивая друг друга, полицаи принялись рассказывать что-то своему начальнику. «Майстер» разобрал далеко не все из их объяснений. Но и того, что он понял, было достаточно, чтобы изумиться. Оказывается, этот мальчишка сумел пробраться через линию фронта к своим, вместе с советскими войсками участвовал в боях, был разведчиком, получил ранение и попал в плен, но каким-то чудом сумел бежать.

«Майстер» не верил своим ушам – неужели действительно этот мальчик, почти ребенок, мог совершить то, что не под силу иному взрослому?

– Кто этот мальтшик? – нетерпеливо спросил он Соликовского.

– О, это очень важный преступник! – обрадованно пояснил Соликовский. – Он один из главарей «Молодой гвардии», Сережка Тюленин. Мы давно его искали…

Несколько минут «майстер» молчал, разглядывал Сережку. Затем встал из-за стола, подошел вплотную к нему и, неожиданно улыбнувшись, заговорил:

– Ай-яй-яй, такой кароший мальтшик… Ты сфой мама хочешь идти, да? Мы сейчас отфедет тебя твой мама. Ты сказать, где лежит партизанский финтовка, и пойдешь на свой дом…

Сережка круто вывернулся из-под ладони.

– Иди ты, знаешь…

«Майстер» повернулся к переводчику.

– Что он сказал?

Переводчик оробел – в немецком языке он не нашел слов, которые точно передавали бы смысл сказанного Сережкой.

– Он… он выругался, герр майстер…

«Майстер» сухо сказал Подтынному:

– Вы будет сам спрашивайт этот мальтшик… Ка-рашо спрашивайт. Я буду смотрейт…

Нахохлившись, вобрав голову в плечи, он безучастным, холодным взглядом наблюдал за происходившим.

Сделав большой глоток из стоявшей на столе рюмки, Подтынный шагнул вперед и молча ударил Сережку наотмашь кулаком по лицу. Сережка пошатнулся, но удержался на ногах и прислонился к стене.

Сорвав с него одежду, Подтынный схватил плеть. На худеньких плечах вздулся кровавый рубец, второй, третий…

– Будешь говорить?

Сережка отрицательно покачал головой. Один из полицаев нагнулся к Соликовскому, быстро зашептал что-то на ухо.

– Впустите ее! – коротко бросил Соликовский.

Лукьянов ввел в кабинет невысокую седую женщину. Простенький бумажный платок сполз ей на плечи. Взглянув на окровавленного Сережку, она страшно побледнела.

– Вот, полюбуйся на своего щенка, – усмехнулся Соликовский. – Молчит… Может, ты заставишь его говорить?

Старушка молча смотрела на сына. Один из гестаповцев толкнул ее в спину, занес над нею плеть…

Собрав последние силы, Сережа рванулся к матери, но двое дюжих гитлеровцев прижали его к стене.

– Сволочи! – прошептал он трясущимися губами. – Сволочи!

Сильный удар сапогом свалил его на пол.

– Сыночек, родной! – Обезумев от горя, мать упала на пол, прижалась к ногам Подтынного. – Отпустите его, прошу…

Необычайно звонкий, мальчишеский голос заставил вздрогнуть «майстера»:

– Мама, не надо! Не смей!!!

Медленно, со стоном мать поднялась на ноги, перекрестилась и замерла у стены. Обезумевшими глазами смотрела она, как пытают ее сына.

А Сережка, увидев, что мать поняла его и подчинилась ему, усмехнулся…

Эта страшная улыбка, будто застыла у него на губах. Он усмехался, когда четыре толстые «цыганские» иглы по самое ушко вонзились в его пальцы. Усмехался, когда ему зажали ноги между половинками двери, когда раскаленным добела железным шомполом жгли его ладони, протыкали насквозь рану в плече…

Два часа продолжались пытки. Наконец Подтынный в последний раз спросил:

– Будешь говорить?

Сережка яростно мотнул головой:

– Нет!

«Майстер» медленно поднялся со стула и, ни к кому не обращаясь, угрюмо объявил:

– Завтра всех убивайт… Всех.

Ночь прошла без сна. Тяжелые, безрадостные мысли одолевали Подтынного.

Рано утром за ним пришел Лукьянов.

– Вызывают в полицию, – пробасил он. – Велели побыстрее.

Накинув шинель, Подтынный спросил:

– Что там еще стряслось?

– А я почем знаю? Мне не докладывали… Ночью привели еще троих пацанов. Видать, допрашивать надо.

– А немец где?

– Майстер-то? Нету… С ночи как ушел, так и не появлялся. Соликовский один сейчас управляется.

Соликовский сидел за столом и торопливо писал что-то. Взглянув на вошедшего Подтынного, он озабоченно потер пальцами переносицу.

– Возьми двух человек и отправляйся в комендатуру, – хмуро приказал он. – Надо к вечеру прислать подводы. Поскорее только возвращайся. Работы много…

Во дворе, где размещалась немецкая сельхозкомендатура, было тихо. Подтынный прошелся по опустевшему зданию, в одной из комнат наткнулся на прикорнувшего у печки сторожа. С трудом растолкал его, спросил, где фельдкомендант. Сторож сонно пробубнил:

– Уехали все немцы. Вчера еще погрузились всей командой на машины и уехали. Лошадей тоже всех угнали… Вон все, что осталось, – он указал через окно на двор, где у забора, уныло уткнувшись оглоблями в снег, стояло несколько конных повозок.

Подтынный отправил полицаев в ближайшие полицейские участки, приказав им забрать всех имеющихся лошадей, запрячь их в подводы и немедленно ехать в полицию, а сам поспешил к Соликовскому.

Соликовский долго не мог понять, о чем говорил ему запыхавшийся Подтынный.

– Что? Уехали? Немцы?! К-куда?!