Затем ухватился за телефонную трубку, прерывающимся от волнения голосом прокричал:

– Алло! Алло! С комендантом соедините! Что? Как с каким?! С немецким, майором Гендеманом! Живо!..

Прижавшись ухом к трубке, он напряженно вслушивался и вдруг вздрогнул, услышав спокойный голос, неторопливо произнесший по-немецки какую-то фразу. Недоуменно посмотрев на Подтынного, проговорил в трубку:

– Алло! Это вы, господин майор? – в голосе Соликовского зазвучала неподдельная радость. – Господин майор, я хотел узнать… я хотел спросить… Ночью мы поймали еще троих партизан… Да, из «Молодой гвардии». Как быть с ними? Нет, герр майстер их еще не допрашивал…

Видимо, в том, что говорил Гендеман, было что-то такое, что заставило Соликовского насторожиться. Поспешно пробормотав: «Слушаюсь, господин майор!» – он положил трубку, с минуту помолчал, соображая что-то, потом бросился к Подтынному.

– Где твои подводы? Беги по участкам, немедленно гони лошадей сюда! Нет, не сюда, к моему дому давай… Я там буду. Живее!

Захватив с собой Лукьянова, он почти бегом направился к дому.

Через час Подтынный на взмыленных лошадях подкатил к большой, огороженной высоким колючим забором усадьбе, где жил Соликовский. У распахнутой настежь калитки на груде чемоданов и свертков сидела жена Соликовского, горько всхлипывала, размазывая по лицу краску с ресниц и губную помаду. Лукьянов, тяжело отдуваясь, возился с застрявшим в двери огромным сундуком. Соликовский помогал ему. Увидев Подтынного, он схватил два чемодана, бросил их в пустую подводу, потом повернулся к Лукьянову:

– Бросай, ну его к черту! Помоги лучше здесь… Быстро погрузив все вещи, он торопливо обнял жену, помог ей взобраться на подводу. Сунув вожжи в руки Лукьянову, приказал:

– Жми во весь дух. Адрес жена знает… Да смотри, к вечеру чтобы снова был здесь!

Разгоряченные кони рванули с места, взметая комья грязного снега. Соликовский долго смотрел вслед удаляющейся подводе. Потом, тяжко вздохнув, взял Подтынного за рукав шинели.

– Ну, пойдем…

По дороге в полицию оба молчали. Подтынный с затаенной тревогой посматривал на своего начальника. Он понимал, что немецкий комендант сообщил Соликовскому какие-то чрезвычайно важные новости. Он даже догадывался, о чем шла речь, – растерянность Соликовского, поспешное бегство из города его жены подтверждали эту страшную догадку, – и ждал только, что Соликовский сам расскажет ему обо всем, ведь, он последнее время был довольно откровенен со своим заместителем. Но Соликовский молчал. Уже возле самого барака он негромко сказал:

– Ночью придется тебе съездить в Ровеньки. Отвезешь тех троих… Гендеман приказал. – И вдруг, зло ковырнув сапогом валявшуюся на дороге ледышку, яростно выругался.

Поднимаясь по ступенькам в барак, неожиданно спросил:

– Ночуешь ты где? У своих?

– Ну да, со стариками, за городом, – отозвался Подтынный.

– Советую перебраться поближе. А то еще лучше – устраивайся прямо в полиции, со мной вместе. Всегда под рукой будешь, да и вообще… – он недоговорил и, закашлявшись, потянулся за папиросой.

До самого вечера Соликовский ходил мрачный как туча, нетерпеливо поглядывая на часы.

Когда на белесом от мороза небе засветились первые звезды, вернулся с подводой Лукьянов, Соликовский встретил его на пороге, хмуро спросил:

– Отвез?

Лукьянов молча кивнул головой.

– Хорошо. Лошадей не распрягай. Пусть постоят во дворе.

Возвращаясь к себе в кабинет, Соликовский кивком позвал с собой Подтынного. Когда оба вошли, он закрыл дверь на крючок. Подойдя к столу, резким движением выдвинул ящик, вынул бутылку водки.

– Выпьем! За то, чтоб не последнюю…

Кто-то подергал снаружи дверь. Соликовский неторопливо скинул крючок. В щель просунулась курчавая голова молодого полицая.

– Чего тебе? – недовольно спросил Соликовский…

– В камерах воды нет… Просят пить…

Соликовский посмотрел на ручные часы.

– Потерпят… Немного уже осталось…

– С утра не пили… Очень просят… – шмыгнул носом полицай.

Соликовский нетерпеливо махнул рукой:

– Ну ладно, возьми ведро и сгоняй кого-нибудь из арестованных к колодцу. Пусть напьются перед смертью…

Дверь снова захлопнулась. Было слышно, как полицай, гремя пустым ведром, протопал по коридору, крикнул: «Чернышев, возьми ведро, пойдем!» Скрипнула входная дверь, и снова стало тихо.

Соликовский и Подтынный вернулись к столу. Неожиданно тишину полоснули два выстрела – один за другим. Где-то недалеко испуганный голос прокричал: «Стой! Стой!», за окном пронеслась чья-то темная фигура.

Резко распахнулась дверь. На пороге стоял полицай с перекошенным от испуга лицом. В одной руке он держал винтовку, в другой – ведро с водой. Сквозь дырочку, пробитую пулей, из ведра бойко била прозрачная струйка.

– Убежал… Чернышев… Бросил ведро и убежал. Я стрелял… вот… – полицай поднял повыше простреленное ведро, как бы призывая его в свидетели.

Бешено сверкнув глазами, Соликовский вскочил, грохнул кулаком по столу…

Иван Чернышев был арестован полицией недели две назад вместе с другими комсомольцами, названными Почепцовым в кабинете Зонса. На первом же допросе он признался, что знал о существовании молодежной подпольной организации, был знаком с некоторыми молодогвардейцами, но сам в ней не состоял и никакого участия в ее деятельности не принимал. Позже, попав в лапы «майстера», он под пытками слово в слово повторил свои показания. Зонс устроил ему очную ставку с Почепцовым. Не выдержав прямого и открытого взгляда своего давнишнего знакомого, Почепцов признался Зонсу в том, что назвал Чернышева участником «Молодой гвардии» по ошибке.

Это спасло Чернышева от казни, но не надолго. Полицаи не решились отпустить его домой – он слишком много узнал, сидя в сером бараке. Его продолжали держать под арестом. Теперь, перед бегством из Краснодона, Соликовский принял меры, чтобы уничтожить свидетелей своих деяний в сером бараке. Он распорядился снова арестовать Витю Лукьянченко, которого сам отпустил домой несколько дней назад за отсутствием доказательств его вины. Витя был включен в список обреченных на казнь. Такая же участь ожидала и Чернышева…

Яростно пнув ногой ведро, Соликовский выхватил пистолет. Подскочив к полицаю, рванул его за грудь, поволок к стене.

Чья-то сильная рука легла ему на плечо, скрипучий голос провизжал над ухом:

– Ви отшен много болтайт… Не карашо…

Шеф гестапо небрежно оттолкнул Соликовского в сторону, полицая вышвырнул за дверь.

– Пора делайт конец, – проговорил он, холодно взглянув на Соликовского. – Я хочу смотрейт, как русский партизан умирайт…

Прислонившись спиной к косяку двери, «майстер» молча наблюдал, как полицаи выволокли из камер Нюсю Сопову, Сережу Тюленина, Витю Лукьянченко, скрутили им руки проволокой, бросили в стоявшую во дворе подводу. Затем вышли, шатаясь от слабости, Миша Григорьев, Анатолий Ковалев, Юра Виценовский, Владимир Загоруйко.

Усевшись на передок первой подводы, «майстер» молча ткнул локтем сидевшего рядом жандарма. Тот ухватился за вожжи, взмахнул кнутом. Лошади понеслись вскачь.

В степи возле металлического копра кони остановились. Первая четверка молодогвардейцев выстроилась на краю зияющей пропасти.

С пистолетом в руке «майстер» шагнул вперед. Прямо перед ним стояла Нюся Сопова. Она спокойно, без тени страха смотрела ему в лицо.

– Партизанский сволотшь, – прошипел «майстер», не сводя с нее взгляда, – опускайт сфой го-лофа вниз…

– Что вы этим хотите сказать?

Нюся еще выше вскинула голову и вызывающе посмотрела на гестаповца. Шеф, не целясь, выстрелил…

Вторая подвода с обреченными на казнь стояла чуть поодаль. Сидевшие на ней четверо молодогвардейцев смотрели, как умирают их товарищи. Неожиданно один из них, прыгнув с подводы, навалился на стоявшего рядом Захарова, подмял его под себя, затем, молниеносно вскочив, бросился бежать. Следом за ним прыгнул с подводы еще один…