Кто что царь Александр кем чем мечом

рассекает кого что гордиев узел.

Сие не пришло в голову кому чему никому.

Никто из ста философов не развязал узла,

теперь глядят с опаской из укромного угла.

Таскает солдатня их за бороды длинные,

всклокоченные, сивые, козлиные,

и раздается громкий кто что смех.

Довольно. Александр воззрился строго,

сел на коня, отправился в дорогу.

А за царем под звуки труб и звяканье подков

вся кто что армия из тысяч кого чего узелков

пошла на кого что на бой.

Вот так напиши. На бумаге простой

простыми чернилами: есть не давали.

Все умерли с голоду.Сколько их было?

приходится? Так напиши: я не знаю.

История смерть до нолей округляет.

Ведь тысяча и один – это тыща;

того одного – будто не было вовсе;

придуманный плод; колыбель без ребенка;

букварь, для кого неизвестно открытый;

растущий, кричащий, смеющийся воздух;

крыльцо – для сбегающей в сад пустоты;

то место в ряду, что никто не займет.

Мы по полю бродим, где все стало явью,

а он как подкупленный смолкнул свидетель.

На солнце. Зеленый. Недальний лесок.

Еда – древесина, питье – под корой:

рассматривай это виденье хоть сутки,

пока не ослепнешь. Над кронами – птица,

и тень сытных крыльев ложилась на губы,

и челюсти медленно приоткрывались,

и зуб ударялся о зуб.

Ночами сверкал меж созвездьями серп,

приснившийся хлеб в тишине пожиная.

Рука с почерневшей иконы являлась,

сжимавшая чашу пустую в ладони.

На вертеле проволоки колючей

торчал человек.

Да.

Вот баллада об убитой,

что внезапно встала с кресла.

Вот баллада правды ради,

что записана в тетради.

При окне без занавески

и при лампе все случилось,

каждый видеть это мог.

И когда, захлопнув двери,

с лестницы сбежал убийца,

встала, как еще живая,

пробудившись в тишине.

Встала, головой качнула

и глазами, как из перстня,

поглядела по углам.

Не по воздуху летала -

стала медленно ступать

по скрипучим половицам.

А потом следы убийства

в печке жгла она спокойно:

кипу старых фотографий

и шнурки от башмаков.

Не задушенная вовсе,

не застреленная даже,

смерть она пережила.

Может жить обычной жизнью,

плакать от любой безделки

и кричать, перепугавшись,

если мышь бежит. Так много

есть забавных мелочей,

и подделать их нетрудно.

И она встает и ходит,

как встают и ходят все.

Взглядом дал ты красоту мне,

как свою ее взяла я,

проглотила, как звезду.

И придуманным твореньем

стала я в глазах любимых.

Я танцую и порхаю,

сразу крылья обретя.

Стол как стол, вино – такое ж

рюмкою осталась рюмка

на столе на настоящем.

Я же выдумана милым

вся, до самой сердцевины,

так что мне самой смешно.

С ним болтаю как попало

о влюбленных муравьишках

под созвездием гвоздики

и клянусь, что белой розе

петь приходится порой.

И смеюсь, склоняя шею,

так, как будто совершила

я открытье, и танцую,

вся светясь в обличье дивном,

в ослепительной мечте.

Ева – из ребра, Киприда -

из морской соленой пены,

и премудрая Минерва -

из главы отца богов -

были все меня реальней.

Но когда ты взор отводишь,

отраженье на стене я

вновь ищу и вижу только

гвоздь, где тот висел портрет.

Ты здесь плачешь, а там пляшут

В капельке твоей слезы.

Там смеются, веселятся.

Там не знают зол и бед.

Словно бы зеркал мерцанье.

Словно бы сиянье свеч.

Как бы залов переходы.

То ль манжеты, то ли жест.

Шутки франта водорода.

Вертопрахи натрий, хлор.

Ферт азот средь хороводов

И кружащих, и плывущих,

И под куполом парящих.

Плача ты играешь им.

Кто ты, миленькая маска?