Другие придут и скажут про нас: они были честны.

(А это кое-что значит в эпоху заборов и дверных запоров!)

В то время, когда стихи были еще прозой (поэтов мало, работы много!),

они писали ради гонорара и освобождения человечества.

Но как отделывали людей, чурбаны!

Грудную клетку хотели вскрыть гаечным ключом, о, пытка!

Косметика молотом фразы! Любовный шепот на телячье-немецком!

Революция с барабаном ландскнехта!

Разве они не знали о губах,

дрожащих, когда с них срывается новое слово?

Разве не приходилось им биться о новые берега прибоем ритмов?

Ах, вам куда проще: сердцебиение вы слышите просто ухом.

Вашими обычными словами будут городиться огороды стихов.

Ваша революция может быть радостной и планомерной, как

общественная игра.

Наши луга покажутся вам лужайками,

а то, что мы зовем бурей,- ленивым ветерком.

Но мы оставляем это себе: быть забытыми завтра!

Потому что вы понесете в себе ветер революции и ветер

противоречия:

чтобы из искры возгорелось пламя, ему нужен ветер.

И вы также будете писать ради освобождения человечества и

ради вашей же муки:

поскольку она преходяща, и вы будете преходящими.

Конь мой сивый, не спесивый,

Добрый конь с лохматой гривой,

Я люблю твою потную мыльную сбрую

И пропахшую юшкою зелень парную.

Лоб костистый, зато крепкий,

Ноздри мягче грудей девки,

Ты взвали меня на спину, коль хватит силы,

Чтоб я чуял щекой напряженные жилы.

Конь печальный, аж до смерти,

Белый след шлеи на шерсти,

Подружись ты со мной, как с волом круторогим,

И ко мне вечерять заходи-ка с дороги.

Дам водицы из кувшина,

Дам соломки из овина,

Дам и соли две жмени, и свежего хлеба

И в окошки пущу к тебе синее небо.

Бровь не хмурь, беду ночуя,

Все сказать тебе хочу я!

А как ночка настанет, я двери прикрою,

И ко сну мы помолимся вместе с тобою.

Шел, постукивал дедка деревянной ногою,

Шел бедняк одноногий полевою тропою.

Шел, откуда незнамо, где искал себе отдых?

Стал он к лесу спиной при струящихся водах.

И натруженным оком он глядел на водицу,

Ой, да-дана, да-дана! – как там струйка струится.

Выплывала русалка, деревенская вила,

Деду брызнула в очи, аж его покривило.

И не знала, как мучить, и не знала, как нежить,

Как печалью печалить, как утехой утешить.

Взглядом глаз изумрудных его ворожила,

Обняла его ноги, нечистая сила.

Целовала стыдливо, и смешливо, и строго,

Ой, да-дана, да-дана! – деревянную ногу!

Прыскал смехом дедыга прямо нелюди в шею,

Приседал, словно в пляске, потешаясь над нею.

Аж тряслася бородка и кривилися губы,

Деревяшка стучала о жемчужные зубы!

Для чего ж ты целуешь одно лишь полено?

Почему обнимаешь не всего – до колена?

Знать, в тебе заиграло чародейное семя,

Водяная хвороба, русалочье племя!

В грех ввести порешила чурбак деревянный?

Ой, да-дана! – и смех же от тебя, окаянной!

Как волчок, закрутила деда чертова девка:

«Ты пойдем-ка со мною, дед, дедулечка, дедка!

Буду я тебя нянчить на запечье подводном

И откармливать буду песочком холодным.

У меня во дворце насладишься бездельем,

Напою тебя с губ поцелуем смертельным!»

Ухватила его за суму, за бородку,

Потянула к прибрежному водовороту.

Не успел оглянуться – кто-то волны содвинул,

И не перекрестился, а уж со свету сгинул.

Заклубилися волны и пропали без следа,

И исчезли бородка и лысина деда.

И одна лишь подпорка – нога деревянна -

Не тонула победно – ой, да-дана, да-дана!

И ничья поплыла, куда ей поплывется,

И уж сраму ей нет, и уж нету уродства!

Себе ищучи путь, побрела мимо плесов,

Как обломок ладьи, потерявшей матросов!

Грела кости на солнце, играла с теченьем,

И плыла, и плыла над своим отраженьем!

И, резвясь на волнах, семенила все дале,

Ой, да-дана, да-дана! – в засветные дали!

Не рань презреньем девушку иную,

Она твоих не разрушает чар.

Во мне лишь ты, всего меня волнуя.

Она мне губы даст для поцелуя -

Кто оттолкнуть способен этот дар?

В том, что люблю ее,- тебе признался.

Она не знала, грезила, ждала.

Я шел к ней, словно в чащу углублялся,

И с каждым днем все ближе мне казался

Конец весны. Я жег весну дотла.

Ее улыбка, как волна морская.

Сияет ясный волос у виска,

Печальны взоры, а рука такая,

Что кажется, когда ее ласкаю,

В моей руке – опять твоя рука…

Ее заклятья значат слишком мало,

А поцелуй не разлучает нас.

Позволь уйти мне в этих уст кораллы,

Чтобы душа любила и рыдала

Еще хоть раз, один лишь только раз!