ТРУД И ОТДЫХ МОРЯ
У берега море взбивает степенно,
Как прачка в лохани, шипучую пену;
А то из глубин, из утробы придонной,
Пыхтит и вздыхает, как морж утомленный,
И мечется волн разъяренное стадо,
И берег долбит водяная громада -
От века в движенье, от века в заботе,
В старательном рвенье, в тяжелой работе…
А в дальней дали, под безоблачьем синим
Оно стекленеет в тугой парусине,
Мерцает муаром в кисейном тумане,
Лениво пленяет, манит и дурманит,
И щурится рябью, и кроется зыбью,
Легко обретая чешуйчатость рыбью.
ОСЕННИЙ ЗАКАТ
Лето плутало в садах чародея,
Осень осталась в кистях винограда.
Грозди висят, пламенея и рдея,
Меж золоченых рогож листопада.
Вечер, густея, кудесит, как детство,
Мысли мешает в цветную причуду.
Ни сожалений, ни лицедейства -
Всё тут взаправду. И всё есть повсюду.
Сок распирает нутро винограду,
Терпким вином колобродит и ропщет.
День удался. Полыхайте в награду,
Рыже-багровые к вечеру рощи.
ARS POETICA
Мне трепет сердца сокровенный
Велит: «Лови! Теряй покой!
Поторопись - ведь я мгновенный,
Прозрачный, зыбкий, никакой!»
И, тайное ловя смятенье
Не для пустых и броских строк,
Я воплотить хочу мгновенье
В чеканный слог на вечный срок.
И, полагаю, в том заслуга,
Когда - обретший лад и рост -
Стих ясен, словно очи друга,
И, как рукопожатье, прост.
НИКЕ САМОФРАКИЙСКАЯ
Роет музыка в складках одежды легчайшей.
Недоступен для птицы полет твой великий,
О богиня триумфа,- сквозь время все дальше
Ты уносишься, Самофракийская Нике!
Хлещешь крыльями воздух и в вихре полета
Лавры славы несешь. Не хочу их нимало.
Лишь тому я завидую, ради кого ты
Напрочь голову в дальних веках потеряла.
ЛАДОНИ РАЗЖИМАЮТСЯ УСТАЛО…
Ладони разжимаются устало,
Но бьется сердце, гонит кровь живую,
И горько мне, ведь я слыхал, бывало,
Хор голосов, пил воду ключевую.
Я вновь стою в отчаянье жестоком,
Проходят дни в тоске, в печали, в муке,
И, как пловец, стоящий над потоком,
К тебе, о боже, простираю руки.
Переплыву, быть может, беды, войны,
Пересеку печаль и разоренье,
И снова буду тихий и спокойный,
Как тот, кто вышел в горы со свирелью.
НА РАЗРУШЕНИЕ ПАМЯТНИКА ШОПЕНУ В ВАРШАВЕ
О нет, не бронзой ты был равнодушной,
Ты был как дыханье, как трепет воздушный,
В котором небесные дивные звуки
Сплелись, как божьих ангелов руки.
Уже отрешенный, в блаженном покое
Глядишь ты на подлое племя людское,
На мир, где изведал всю бездну мучений,
Каким обречен божественный гений.
Безмерна была твоя слава святая.
Лишь солнечный свет, лишь заря золотая
Дерзала к бронзе твоей прикасаться.
Но раздробил ее меч святотатца.
Бездушный палач, убийца кровавый,
В осколки твой образ разбил величавый.
Пред смертью ты молвил, от боли тоскуя:
«Пронзите мне сердце, когда умру я,
Чтоб я не проснулся, не ожил в могиле».
И волю твою мы святую свершили.
Теперь твоим сердцем вся родина стала.
Орда палачей твой край истерзала,
И весь он – кровавая страшная рана.
Но жив ты, бессмертный! Во мгле урагана,
Средь молний и грома, непогребенный,
На тучах играешь ты марш похоронный.
ПЕРВАЯ ПРОГУЛКА
Жене
Мы будем жить в родимом доме снова.
Опять войдем хозяевами в двери,
Никто о том еще не молвил слова,
Одни сады весенние пропели.
Не озирай руины грустным взглядом.
Утри слезу. Давай пройдемся вместе.
Глянь: живы мы, хоть смерть стояла рядом.
Пойдем, как прежде, в ближнее предместье.
Кругом безлюдно, не идут трамваи…
Стоит худая женщина в проломе,
Убогие баранки продавая.
Мы будем снова жить в родимом доме.
Пустуют магазины и жилища,
Как будто сотню лет, по крайней мере,
Торгует гребешками старый нищий…
Опять войдем хозяевами в двери.
Укутай плечи – ветер сыроватый.
Сидят калеки около больницы,
Без рук, без ног, одетые в халаты.
А дальше поле, города граница.
Повалены разбитые заборы,
Вон женщина несет сушить лохмотья.
Ребенок копошится в куче сора.
Петух запел крикливо на заплоте.
Два человека встретились в проулке.
Кот щурится лениво под стеною.
Вновь будут в лавке продаваться булки,
Заплещет утром молоко парное.
Минуют дни, забудем о разгроме,
Залечим раны, возместим потери,
Мы будем снова жить в родимом доме,
Опять войдем хозяевами в двери.