Привет тебе, яростный, хриплый и радостный,

Привет тебе, города голос!

Славлю хлопанье двери и звон открываемых окон,

И песню трамвайного рельса, и речи колес,

И топот, и ропот шагов беспрестанных,

Быстрых, уверенных, четких, растерянных,

И тебя, шум листвы

В крохотном садике

Между двух серых зданий,-

Я славлю. Тебе мой привет!

Славлю смех ребятни, запускающей новый волчок,

Голоса усталых приезжих,

Голоса этих женщин (как они окликают друг друга из окон!)

И негромкий голос врача.

Я слышу приказы, рассказы, случайные фразы,

Голоса твоих улиц и грозных цехов,

Эхо мощных заводов, эхо рыночных сводов…

И тебе,

Счастливый и тихий

В невидимой комнате

Голос влюбленных,-

Тебе мой привет!

Я славлю звон колокольный в час дымного вечера

И ветреным утром – гуденье сирены.

Приливы, отливы толпы и гром демонстраций,

Голоса беспокойные, злые, нестройные,-

И брань, и хвала, и рассказ про людские дела…

И тебе,

Безмолвный, но чистый

Голос младенца

У материнской груди,-

Тебе мой привет.

Привет тебе, яростный, хриплый и радостный,

Привет тебе, города голос!

Тебе, моя жизнь!

Они не спят. Конец. Дыханья больше нет.

И молния их глаз ничей покой не тронет.

Ты не услышишь слово этих губ.

Лбов белизна. На ней играет свет.

Такой нездешний, словно их хоронят.

И знай, что облик их суров и скуп.

Он ничего не вымолвит в ответ.

Нужны ли мертвым в их посмертной доле

Твой запоздалый стыд и тяжесть поздней боли?

Их больше нет. Эдгар Андре убит.

Убиты Детмер, Шмидт. Убит товарищ Фите.

Альтона грозная вдали от них шумит.

Хлеб и вино, победа, воздух, свет,

Придите к ним на помощь, разбудите!

Уже нельзя. Обломано крыло.

Твое лишь сердце бьется тяжело

Или молчит. Лишь ты сегодня в силах

Тревожить души в каменных могилах.

Ты здесь один. Им слов не нужно стертых.

Ответь им: кто ты?

Как ты будешь жить?

Ты снова хочешь их похоронить

Или навеки воскресить из мертвых?

Он был Гансвурст.

На скалах крутолобых

неистовые сальто исполнял,

бил в барабан,

ярился,

заклинал

и словно утопал в глухих чащобах.

Шли толпы через лес,

а трусы вслед кричали:

«Заблудитесь!» – и уходили прочь.

Другие шли вперед

и день и ночь.

И он им пел,

когда они молчали.

И спутники его прозвали

счастливым Гансом,

может, оттого… Прощанье

было горьким для него,

и он порою не скрывал печали.

Пляж – это близь, серебряной волной

и пеной нам слепящая глаза.

А там, под небосвода синевой,

на горизонте рдеют паруса.

И будут так гореть до самой тьмы.

Ведь солнце не зашло еще пока,

и в сны еще не погрузились мы,

и не сгустились в небе облака.

Пусть не страшит нас вязкая коса,

и ветры пусть нам будут нипочем.

На дальнем горизонте паруса

горят для нас спасительным огнем.

Вид из окна каждодневный -

утром, вечером, днем.

Родина – край задушевный?

Мир – что полузнаком?

Речка – твоя по праву

детства – еще твоя ль?

Твои ли поля и травы

и в дымке тумана даль?

Утренний выводок в луже

и петушиный крик -

это утренней стужей

день трудовой возник.

В нем, словно в рукопожатье,

пространства соединены -

единокровные братья,

части нашей страны.

Эти близи и дали,

деревья и сад за рекой -

мы этот мир создавали

по мерке нашей людской.

Вот он лежит, росистый,

весенней зарей облит -

открытый, цветущий, чистый,

словно девичий лик.

Холмы и леса под лазурью…

Прекрасен наш край родной.

Стоит глаза зажмурить,

чтоб чувствовать – он с тобой.

Он в наших сердцах с рожденья.

От них он неотделим.

И небо каникул весенних

блестит, голубое, над ним.

Но только для нас с тобою,

но только для нас двоих

поляна за нашей тропою

и тихо журчащий родник.