БОЖИДАР БОЖИЛОВ
ИНТИМНОЕ
У Ботева стихотворений мало.
И том стихов его так прост и неказист.
В последний путь не слава провожала
поэта, а ночного ветра свист.
Но бьется жизнь в том томе, колобродит,
шумит Балкан, трубит олень в лесу,
на смерть мужчины гордые уходят
и держат свои ружья на весу.
Что стоит слава полки многотомной,
уютных дней земная череда
пред этой смертью, как Балкан, огромной
и яростной, как ранняя звезда?
О счастье помышляю я пристрастно,
и, если мне погибель суждена,
была бы смерть моя, как та, прекрасна,
была бы песнь моя, как та, нужна.
Что в шумной славе мне, костру подобной?
Что долгий век? Что крепа черный дым?
Мне будет тяжко под плитой надгробной,
под мраморным признанием моим.
Когда я стану влажною землею
и надо мною поле зацветет,
пусть шепот мой смешается с травою:
«Любимая… тебя люблю… с тобою…
Да здравствуют свобода и народ!»
ИСКУССТВО
В камеру строфы ты заключишь,
рамою картины ограничишь,
чувство то, которым ты горишь,
воздух горный – тот, которым дышишь,
Надышись же бурей напоследок!
Ураганы грудью всей вдохни
и гляди, как выглядят они
в статуях, балладах и балетах.
Удивляйся, что стихотворенье
в небе счастья, боли и мученья
медленно восходит, как звезда,
что оно летит из нетерпенья,
словно птица из гнезда.
Вот и разбазарил ты печали.
Радости – растратил ты.
Приутихли чувства, замолчали
от усталой этой пустоты.
День пройдет, и ты – опять поэт,
ты опять ликуешь и страдаешь,
и опять все это заключаешь
в статую, балладу и балет,
ЖАЖДА
Стихи. Они мои. Мои они.
Но ты не верь, что это просто строки.
В них ночи перемешаны и дни,
в них атом жив, в них бродит луч жестокий,
который призван создавать миры
придуманные.
Это не куплеты,
не жалкое подобие игры…
А были ли когда-нибудь поэты,
которых осмеяли за любовь?
Которых презирали, били в кровь?
Не знаю. И зачем мне знать про это?
Ладонями прикрою я глаза
и помолчу один…
Нет, с теми вместе,
что шли со мной в бои любви и чести…
Я вечные их слышу голоса.
Стихи. Мои стихи. Мои они.
За них идти готов хоть на галеры -
все потому, что в них – и тьма, и дни,
покой и боль моей земной карьеры.
Я жизнью надышался не сполна.
Хочу стихи придумывать, в которых
прольется дождь, крылом взмахнет весна
и явственней проступит тишина
сквозь прорастающий пшеницы шорох.
ПОКОЛЕНИЕ
Ал. Герову
Как мы горели!
Мы были горение,
стихотворения – наше парение,
мы были движение и сомнение…
Мы были бунтом, бурей и гневом,
самой эпохой названным «левым»,
без дипломов и без наград…
Вместо славы – голод, голод…
Пороховой окружал нас ад…
Но были мы счастливы,
и каждый был молод…
И я был молод…
И ты был молод…
Теперь все это где-то позади.
Имеем мы тома стихотворений,
есть горстка пепла от былых горений
есть горстка перьев от былых парений,
и нету в нас уже былых сомнений,
мы не бунтуем,
не ломаем дров.
И каждый рад, что он пока здоров,
что премии ему идут и слава…
Но нынче молоды другие, право.
ПАВЕЛ МАТЕВ
МАТЬ КОММУНИСТА
Резцом и кистью обессмерть, художник,
мать у тюремных замкнутых ворот.
Она стоит. Шумит осенний дождик.
Она стоит. Нещадно солнце жжет.
Она стоит, согбенная, в молчанье,
в потертом платье, выцветшем платке…
Я принял бы ее за изваянье,
когда б не эти слезы на щеке.
ОГОНЬ
А разве бывает любовь без огня?
Борьба без самозабвенья?
Огонь -
в тревогах каждого дня,
в сердечных моих откровеньях.
Мы по-солдатски строго живем
у волшебства на грани
и очищаем себя
огнем
раскаяний и признаний.
Вот – огненной лавы следы во льду,
вот – драма на форуме веры:
то сердце было с умом не в ладу,
то чувства не знали меры…
Пристрастья прежние истребя,
мы вечным огнем согреты
и зорко вглядываемся в себя -
в смешенье теней и света.
Тревожны и радостны
в вышине
огни костров легендарных.
Мы – сами огонь -
рождены в огне
и веку за то благодарны,
что в бесконечности новых лет
всегда будет реять над нами
бушующее, как пламя,
как высшей правды,
как совести свет,
великое наше знамя.