ЧЕРНОЕ И КРАСНОЕ
Округа вся
враждебно почернела.
Был белым снег,
а за ночь – посерело.
За далью даль
вороний цвет приемлют.
В глазах у милой
две черных ночи дремлют.
Черны шахтеры
от остравской пыли.
Черны огни,
что из земли добыли.
Над черной шахтой
черный флаг взовьется.
Красна одна лишь кровь,
людская кровь,
что в этих шахтах льется.
ДОРОГА
Матери
Теряет поезд колею,
На солнце блеск теряют рельсы.
Пропажу – как ее найти?
Былое – кто вернет из рейса?
Дымок теряют поезда
В окно втекает небо сине…
Равнину поезд потерял,
Мать потеряла сына.
ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
Бесконечны туннели в Карпатах.
Задыхается поезд во мраке,
черном, будто бессонные ночи
где-нибудь на окраинах Праги.
Как сияет снегами равнина
по контрасту с печалью туннелей,
как она белозубо хохочет -
словно женщина в белой постели!
Из объятий туннеля дорога
ускользает извилистым телом,
ослепляет чередованьем
ночи с женщиной, черного с белым.
НОЧЬ НА КОСОГОРЕ
Последний поцелуй,
протяжный, словно пульман…
Дымком прощально машет паровоз…
И колея заламывает руки -
утраченные дали!…
Куда девалась давняя картина -
ровесница развалин Стречно:
Колумб в конце пути
неведомую землю озирает?…
Где ширь земли, что без конца и края?!
Где беглецу пристанище найти?!
Над омутами лес огруз и загустел…
Печаль коровьих глаз… И вечер, льнущий немо.
Блеск давних эпопей, непонятых вестей -
загадочное небо…
Последний поцелуй,
такой же мимолетный, как комета…
Я облакам приветственно машу
и брезжущим – какая даль! – планетам…
Где, на каком бугре пасется черный конь?
В возок Большой Медведицы впрягайте!
Горит рожок в руках у почтаря -
турецкий полумесяц выплыл…
Явлюсь не вдруг,
а как слова за мыслью,- чуть помедлив…
Когда погаснут звезды и роса,
дрожа, обнимет клевер и петунью,
как мушки – вашу челку накануне…
ЭПИГРАФ К ОДНОЙ ЖИЗНИ
1
Дырка иа дырке – два башмака,
а под ногами – грязь да каменья.
Ходит бродяга без кошелька
от воскресенья до воскресенья.
Будет иначе! В шаткой судьбе
нет, кроме веры, другой опоры.
Палкою служит она в ходьбе
и устрашеньем для пёсьей своры.
2
Если погасят солнце его,-
Боже смешной мой, это пустое,-
где бедняка найти моего?
В желтых подсолнухах, в синем зное.
Если ж не песня выйдет, а хрип? -
Боже ты мой, и это не новость.
Воды текут среди тесных глыб,
а в ассонансах звенят на совесть.
– Нищенский посох, рычаг творца,
и ошельмованный он от Бога.
Нет, у поэзии нет конца,
как без конца и моя дорога.
МОСКОВСКИЙ ВЕЧЕР
Так что же я искал под стенами Кремля
наедине с его высокой славой?
Как выразить, о чем поведал мне
сияющий в ночи
над строем башен темных
огромный алый стяг?
От чужаков ли вероломных
он стережет покой Москвы?
Иль, может, разгоняя мрак,
царей поверженных пугает?
Внезапно расступаются столетья -
старинные полки
по камню древнему шагают.
Он помнит их. Седая старина
над ним сомкнула грозные штыки.
И вторит эхом ей кремлевская стена:
Гей, гори, костер, гори,
высоко в горах гори,
до зари юнацкой!
* * *
Когда людей признаешь в людях,
стих будет на устах у всех,
и снова смоет половодье
весенний лед, осенний снег.
О, как убог – себе мы скажем -
был век войны, заклятый век:
когда поэт не нужен людям,
чужд человеку человек.