Украшала витрину

художница смелая -

весь в подвесках боярышник

и жимолость белая!

А потом показали нам

моды осенние -

удлиненные тени

и листьев падение.

Манекенши озябли,-

смешные ужимки! -

примеряют на голое тело

снежинки.

Ах, довольно в снега,

как в меха, наряжаться…

По рисункам любви

вам пора обнажаться.

Отзвучали майские громы, и по мелькающим тротуарам

побежали босые девчонки -

что с тобою, мой стих,

я бросаю тебя под их голые пятки

и влюбляюсь раз десять в секунду,

отдаю тебя горлицам – пусть твой ритм по эфиру разносят

азбукой Морзе

а я для тебя не найду и минуты свободной:

я свидетелем буду на свадьбе -

обручается солнце с капелью,

с крутобедрыми скамьями в парке,

с Прагой, что сигналит тебе всеми своими флажками.

Мохнатый снег, на землю сыпь.

Прорехи в тучах все растут,

и ты белеешь в кронах лип,

цветка сверкающий раструб.

Осыпь бульвары, автострады,

где тысячи знамен трепещут,

где распевают демонстранты,

людской поток в разливе плещет.

Поля и Прага, близь и даль -

все снегу чистому открыто.

Чуть сдвинулась Земли орбита:

весне принадлежит Февраль!

Прага окропленная золотым дождем

я блуждаю по тебе как шмель

отяжелевший от пыльцы и неспособный взлететь

не могу оторваться от твоих щедрых поцелуев

от парикмахерской стрижки твоих садов

Ты вся плотина

в которой весна убыстряет теченье

и разбрасывает радужные искры

над остолбеневшими автомобилями

из-под капотов которых

вырвались лошади

трясут гривами и знакомятся

очаровательно смущаясь

О Прага с зеленым румянцем

как мне писать стихи

когда на моем карандаше распускаются почки.

Стоять за родину всегда

с восторгом и запалом

солдатом – очень хорошо,

но лучше – генералом.

Солдат от крови красен стал,

брести в грязи не сладко.

И красен также генерал -

красна его подкладка.

Из тыщи гроз, из тыщи битв,

когда дробятся скалы,

бойцы приимут град и гром,

блеск славы – генералы.

Солдат лежит на животе

в окопе снежно-белом,

а вождь к прохладной простыне

прильнул «усталым» телом.

Над кем-то деревянный крест

поставят без ограды,

а генералу – крест на грудь

и прочие награды.

Вот рапорт принял генерал

и в тыл коня направил,

но после боя говорят,

что он войска возглавил.

Отряд бойцов в смертельный бой

бросается по знаку,

чтоб после генерал сказал:

«Я выиграл атаку».

Лишь он нас может от цепей

избавить без отсрочки,

а коль не выйдет – будет нас

манежить на цепочке.

Кто во главе – тот может быть

во время боя сзади,

ведь надо голову хранить

ума большого ради.

И с той поры, как королей

в стране у нас не стало,

борьба идет не за народ,

а ради генерала.

Стоять за родину всегда

с восторгом и запалом

солдатом – очень хорошо,

но лучше – генералом.

Ночь. Прячет под крыло свой клюв дневная птаха.

И месяц, словно перст, манит меня, суля,

что песнь придет ко мне по каменному шляху,

где шумной чередой чернеют тополя.

Там тополь есть один, он словно нищий старец,

на высохшем стволе – один росток живой,

а голые сучки, как руки, разметались

и вновь хотят владеть шумящею листвой.

Последний лист слезой дрожит под лунным светом…

Я к тополю иду, исполнен дум своих.

И голый тополь схож со стариком поэтом,

чьи песни утекли, а голос слаб и тих.

Так пасмурно, как будто день в костеле.

Кругом лежит туман, угрюмый, хмурый.

На проводах осенней партитурой

висят дождинок мелкие бемоли,

и ветер иногда свистит уныло

мелодию, что осень сочинила.

Он свищет. С проводов слетают ноты…

Мгла подбирает юбку… И дорогой

стремится на холмистые высоты,

где небо, улыбаясь босоногой,

сулит украсить голубой заплатой

рукав ее одежды дыроватой.