Брали алюминиевые ложки, котелки и шли завтракать. Ели опять же под открытым небом, на грубо сколоченных из жердей столах. Пищу разносили сами бойцы. Бывало, когда Кострова назначали рабочим на кухню, он уставал больше, чем в поле. Мыть посуду, на сотни людей чистить картошку, резать хлеб, отсчитывать порциями куски сахара, делить на ровные дольки рыбу, потом разливать суп в котелки — крутишься как заведенный и за сутки до того устаешь, что еле волочишь ноги и засыпаешь как убитый. Правда, с того времени, как Алексею дали звание сержанта, его уже перестали назначать рабочим на кухню, а если и посылали, то старшим команды. "Командовать легче, чем исполнять", — думал в таких случаях Костров.

Но, как всех бойцов, воинская служба не щадила Кострова.

С утра забирали винтовки из пирамид, шли на учебное поле, в обнесенный колючей проволокой городок. Примерно в эту пору являлся полковник Гнездилов. Он имел привычку останавливаться возле кудлатого вяза, под которым на пьедестале возвышался бюст Суворова, садился на скамейку так, что головой почти касался этого каменного изваяния. "Правит службу", — глядя на полковника, говорили некоторые острые на слова подчиненные.

И действительно, беспокойные и строгие глаза полковника не пропускали ни малейшей неполадки. Вот рота Семушкина повзводно тренируется в ближнем бое: одни мечут гранаты из окопа, другие наносят штыковые удары в сплетенные из хвороста чучела. Кажется, опять не везет капитану Семушкину. Чего это бойцы мешкают?

Комдив Гнездилов велел позвать к себе Семушкина, и тот прибежал, запыхавшись, начал было докладывать запальчиво, комкая слова, и тотчас сник от энергичного жеста, не допускающего возражений:

— Довольно, и так вижу! Боец должен владеть штыком, как вилкой за столом. Помните — перед вами не чучела, а враг, которого надо ненавидеть всеми фибрами души. А у вас? — Гнездилов приподнялся и зашагал к штурмовой полосе, приговаривая: — Не штыковая схватка, а игрище… Повторите прием!

Через штурмовую полосу сызнова пропускались бойцы. И все усердствовали, знали: не ублажишь полковника — значит, дотемна не отпустит. Как всегда, выручил Бусыгин. Одним прыжком махнув из окопа, он взял винтовку наперевес, крупными шагами приблизился к чучелу и со страшенной силой нанес удар штыком так, что врытый в землю столб, на котором торчало чучело, повалился.

— Вот это я понимаю — работа! — оживился полковник, и не будь столь свирепого вида у бойца, Гнездилов охотно расцеловал бы его.

Тяжело дыша, Степан Бусыгин вытер пот.

— Дозвольте вон ту срубить, — попросил он, указывая на соседнее чучело.

— Хватит, — махнул рукой Гнездилов. Он доволен, но вовсе не хочет не в меру расточать восторги. "Чрезмерная похвала портит людей", — подумал он и озабоченно спросил, что должно быть дальше по расписанию.

— Тактика, — ответил капитан и кивнул в сторону высотки. — Будем штурмовать.

— Штурмуйте. Понаблюдаю, — согласился Гнездилов и, выждав, пока рота пройдет, зашагал к высоте. По дороге ему встретился полковой комиссар Гребенников. Он шел откуда–то из лесу, помахивая веткой; гимнастерка и сапоги на нем были залеплены паутиной и колючками репейника.

— Пойдем, комиссар. Покажу тебе атаку, — позвал Гнездилов, на ходу протягивая ему пухлую руку.

Не прошло и получаса, как рота заняла исходное положение. То и дело поднося к глазам бинокль в медной потертой оправе, капитан Семушкин отдавал приказы. Он сообщил сведения о "противнике", наметил ориентиры, причем пальцем указал, что вон там, на гребне высоты, есть дзот, чуть левее, у кустарника, — пулеметное гнездо, на обратных скатах высоты размещены три миномета, а перед передним краем, по лощине, тянется проволочное заграждение в три кола… Голос Семушкина срывался на тревожные ноты, и хотя то, о чем он сообщал, было условно — на голой, лысой высоте и в помине не было "противника", — все равно — и рядовые, и сержанты, и сам полковник Гнездилов внушали себе, что высота укреплена, брать ее сложно, придется идти даже на жертвы…

— Что и говорить — жертвы! — усмехнулся Гребенников.

— А как же ты думал? — спросил Гнездилов.

— Думаю, вот сюда бы хорошую пулеметную очередь, и пиши приказ о погребении… — вполголоса сказал Гребенников.

Николай Федотович не ответил, только кивнул капитану, дескать, начинайте наступление.

Для бойцов настал свой час. Они вынули из чехлов лопаты, начали долбить затверделую после дождей глину. Кто–то ради удобства встал на колени, но полковник дал новую задачу:

— Противник ведет артобстрел позиций!..

Пришлось залечь и копать, держа лопаты понизу. Пот выступил на лицах. Взмокли, просолились гимнастерки. И дышать стало нечем, приходилось глотать скрипевшую на зубах пыль.

Рота начала движение: одни перебегали, другие ждали и, как бы целясь, уткнули стволы винтовок в воздух. После каждой перебежки опять грызли лопатами землю. И так до самого подножия высоты.

Но вот по рядам пронеслась команда: "Назад!" Что бы это могло быть? Ага, кто–то пренебрег строгими правилами наступления. Кажется, левый фланг держался слишком кучно. Иначе чего бы вмешиваться самому комдиву, отчитывать Семушкина? Роту завернули обратно. Всю роту.

Приемы повторяются сызнова: залегание, окапывание, перебежки. Воинские законы тверды и неумолимы. Костров думал: "Перерыва, видимо, не будет. Конечно, не будет! И поблажек не жди. Виноваты сами. Куда их сунуло — лезть очертя голову!" — сердился сержант на бойцов с левого фланга.

Медленно, но неукротимо двигались к высоте. За их действиями строгим оком следил полковник Гнездилов.

— Я начну по всем правилам. Мне чтоб ни сучка, ни задоринки, говорил он, обращаясь к полковому комиссару.

Гребенников был настолько погружен в раздумья, что, кажется, не расслышал того, о чем сказал ему полковник. "Кто же прав? — спрашивал он самого себя, тщась найти истину. — Шмелев горел идеей маневра. Он считал, что маневр — душа будущей войны. По его мнению, это будет война моторов, брони… И не терпел позиционных форм борьбы, называл это куриным топтанием на месте… А вот он, Гнездилов, иначе смотрит на вещи. Требует владеть штыком, как вилкой за столом… Елозить на животах. Зарываться в землю. Это тоже надо. Земля укроет от пуль. Какая бы ни была война, а без этого не обойтись. Но кто видит дальше?" — размышлял он, пока не раздались громовые раскаты "ура".

Капитан Семушкин подбежал к комдиву и, не переводя дыхания, доложил:

— В тринадцать ноль–ноль энскую высоту атаковал!

— Вижу! — заулыбался Гнездилов и, кажется, впервые был доволен капитаном Семушкиным, протянул ему ладонь. Постоял немного и заговорил: Глядел на вас и вспоминал себя… Мы вот так в гражданскую… на юнкеров ходили. Накапливались под обстрелом. А как пробил наш час, двинулись штурмом… И давай орудовать штыком да прикладом. Свет белый померк, как дрались! — Николай Федотович потер руки и потом, показывая на высоту, подмигнул Семушкину: — Ну–ка, дорогой, жми туда быстренько и подай вводную: "Справа — юнкеры, то есть… пехота неприятеля, слева конница!" — И, проводив Семушкина, стремглав побежавшего к бойцам, полковник погладил подбородок, усмехаясь своим мыслям:

— Гм… Как теперь вижу… Только мы разделались с юнкерами, тут бы кисеты по рукам или кашу из общего котла… смотрим — из–за леса конница на нас ринулась. Прямо лавиной. Сперва не то чтоб паника — мелкая дрожь взяла… Тучей неслись беляки. Сабли наголо… Нервы, понятно, не выдерживали, но мы стояли. Подпустили их поближе — и давай шпарить из винтовок да картечью сыпать из пушек. Одолели, заставили хвосты показать… И мы не имеем права, просто вред нанесем, если не научим, не передадим молодняку традиции. Понимаешь, Иван Мартынович, о чем я речь веду? И эта наша цель, — добавил он, не дождавшись ответа, как человек, убежденный в правоте своих суждений.

— Да–да, — продолжал он, потирая складки на покатом лбу. — Это наше кровное дело! Мы авторитет себе там, на полях гражданской войны, горбом завоевывали! У настоящего авторитета мозоли на руках, гимнастерка, потом высоленная, и лысина… Да–да, она тоже — показатель ума…