— А стекло не привез? — спохватился Игнат.

— Э-э, сват, со стеклом получилась заминка.

— Разбил в дороге?

— Не, по другой причине лишился стекла.

— Бракованное всучили?

— Не спрашивай, сват! — отбивался Митяй и авторитетно заверял: — Но стекло будет! У меня ж отныне в области широкие связи. Зазывали почаще приезжать. Хоть за стеклом, хоть… Одним словом, ежели порешим, целый сборный дом можем купить. А что, не веришь?

Игнат не ответил.

В манерах Митяя, так же как и в словах его, замечалось теперь некое превосходство, то самое превосходство, которое до последнего времени выгодно отличало на селе Игната. Откуда успел набраться этой гордости безвыездно проживавший в селе Митяй, осталось для Игната загадкой.

Они въехали во двор.

— Хоть верь, хоть нет, — не переставал дивить свата Митяй, — а меня без билета пустили в цирк. Вот нагляделся чудес! И про стекло временно забыл… Сижу, значит, в первом ряду на стуле этом самом… Как он прозывается?

— Приставной, — пояснил Игнат, пряча усмешку.

— Ну да, который для гостей, то есть для меня подан. Сижу, стало быть. Выходит на этот самый круг циркач. Гляжу на него, и меня даже пригибать начало к этому стулу. Грудь у него колесом, мускулы… Ой, ты бы только поглядел, какие у него мускулы! Думаю, попадись такому в руки — не пикнешь! Прошелся эдак важно по кругу и говорит, чтоб ему подали как ее… штангу, кажись. Лежала она у прохода, возле моих ног… Вышел один служивый, тоже упитанный, здоровый. Нагнулся, хотел эту штангу поднять, да кишка слаба. Кряхтел–кряхтел и отошел… Э-э, думаю, мой черед. Глядят на меня со всего цирка, и даже служивый подтрунивает: дескать, попробуй тряхнуть стариной! Ну и решился я. Встаю, значит, скидаю пиджак, чтобы не мешал, а в цирке тиха-а… Поплевал я на руки, взялся за штангу, поднатужился и — раз! И, конешно, перебросил ее через этот самый плюшевый забор. Ну и хлопали мне, хоть уши затыкай! А циркачу тому, поверишь, все представление сорвал. Жидко ему опосля хлопали. Дюже жидко! — Митяй расхохотался, да так громко, что копавшиеся под дрогами куры испуганно закудахтали.

— Ты чего? — спросил Игнат, но, видя, что свата разбирает пуще прежнего, и сам поддался искушению, тоже засмеялся.

Митяй насилу унялся, потом оглянулся как–то подозрительно и шепотом промолвил:

— Может, и грешно, а скажу тебе по секрету. Знаешь, кого я повидал в цирке? Ну, этих голых… Ну, в чем мать родила… Выходит одна, на лицо икона писаная, а стыда никакого. Стоит и смеется. Ей хлопать зачали, а она не то чтобы укрыться, по кругу пошла, вроде напоказ людям. Потом подходит к ней циркач, лягавый такой, тощий… И давай они номера откалывать! Уж как она на него прыгала: и сзади, и спереди, и через голову. Потом вроде бы нечаянно, а может и всурьез, толкнул ее от себя. Упала, бедная. Но не заплакала. Нет. Присела эдак, ноги развела этим самым… как его циркулем, сидит и ручками пошевеливает, вроде плыть собирается… И глазом я не моргнул, как она кинулась к нему обратно. Обвилась вокруг него, и они давай скакать по кругу… Вот, думаю, любовь до чего доводит, изломал всю, а она все равно льнет! Кончилось тем, что посадил он ее себе на шею и понес через весь цирк! Умора, как выкобенивались! — рассмеялся Митяй.

Он собрался было еще что–то рассказать, но подошли Наталья и Верочка, и вчетвером они начали переносить к плетню листы железа, кирпичи. Потом отец велел дочерям отогнать повозку. Митяй, однако, не согласился, сказав, что надо самому в конюшню честь честью поставить коня и сдать сбрую.

— Зайду, покалякаем, — пообещал Митяй и сунул свату белоголовую бутылку с буханкой ситного и колбасой.

Под вечер Митяй опять пожаловал к Игнату. Сваты за рюмкой водки толковали о новом доме, а когда стемнело, решили напоследок проветриться и, держась друг за друга, спустились по тропинке к реке. Небо было чистое, точно умытое дождем, крупно мигали над головами зеленые звезды.

— Доброе мы, сваток, место выбрали. Благодарить будут, — возрадовался Митяй.

— Самый раз для овощей. И рыбы тут — кишмя кишит. Опять же подмога в хозяйстве, — ответил Игнат и снова пожалел, что не удалось достать стекло.

— Да я ж тебе говорил, осечка получилась, — ответил Митяй.

— Обжулил кто–нибудь?

— Брось! Меня на мякине не проведешь! — возразил Митяй, зашел вперед и в упор поглядел на Игната:

— А тебе кто, сват, донес? Насчет этого жулика?

— Тьфу, голова садовая! — сплюнул себе под ноги Игнат. — Стало быть, и вправду обдурили. И сколько же ты отвалил?

— Молчи, сват. Молчи… — зашипел Митяй и, чувствуя, как горло чем–то сдавило, поперхнулся.

— Э–э–э, хотел было на все стекло выдать… Да сумление появилось… Так я ему малый задаток… четвертной…

— Не пойму, как это тебя поймали на удочку! И много их было?

— Да всего один, — сокрушался Митяй. — На вид, можно сказать, доверие внушал. В кожаном плаще. Усы вверх закручены. Только глаза шустрые, они–то и навели на подозрение. А то бы и сотняжку всучил.

— Где он тебя перехватил?

— А прямо на улице, — с видимым прискорбием отвечал Митяй. — Подходит ко мне и спрашивает: "Вам резиновая обувь нужна? Скобяные изделия? Стекло?" — "Все, говорю, нужно, а только стекло нужнее". — "Так пойдемте на склад, пока у меня время есть. Выпишем наряд — и пожалуйте!" Иду за ним, поспешаю… А он обернулся на ходу, дал мне сигаретку и спрашивает: "Сколько вам листов?" — "На четыре окна". — "Ясно. Только задаток положен. Ваш брат, простите, умеет плутовать. Выпишешь товар, а он помнется и уйдет. Только накладные портишь". Ну, как тут было не поверить? — спросил свата Митяй и развел руками. — Поверил. Даю ему четвертной. Подвел меня к высоченному дому, велел обождать у ворот и ушел. Я ждать–пождать, две цигарки сжег… Смотрю, раз прошел возле меня милиционер, другой раз и начал ко мне бочениться.

"Ты чего, гражданин, ждешь?" — спрашивает. "Да вот по причине стекла задержка", — отвечаю. "Какого стекла?" — "Склад, говорю, в этих воротах". — "Какой тебе склад? Поймал, старый леший, дурную болезнь, так плутуешь!" — сказал милиционер. А я все стою, потому как четвертной уплывает… Отошел я в сторонку, выждал, пока милиционер ушел, и бочком–бочком в самые ворота. Подхожу к лестнице. Четыре ступеньки ведут наверх, к двери с табличкой. Стучусь. Открывает мне старичок со стеклышками в глазах. Провел меня в комнатушку, усадил возле умывальника, на котором разные пузырьки, и эдак пальцем указывает, чтобы я снимал штаны… У меня очи на лоб повылазили. Так вот какие тут болезни лечат! Схватил я кожушок да шапку — и тягу… Все боялся, милиционер зацукает! В общем, нагрел меня этот окаянный, и веришь, даже стеклу был не рад.

Игната так и подмывало расхохотаться, но, пересиливая себя, отвечал он с видимым сочувствием:

— Понимаю тебя, сваток, понимаю. Благодари бога, что милиционер попался свойский. А так бы по причине такой болезни протокол мог составить.

Молча вернулись они назад.

— Ты уж, сваток, Аннушке моей — ни–ни… — умолял Митяй. — Иначе со свету сживет. А избу мы с тобой сложим. На диво сложим! — добавил Митяй и, низко кланяясь, распрощался. Игнат тоже пожелал ему доброй, спокойной ночи.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

По изложинам мокрого берега, с брезентовой сумкой, набитой медикаментами и висящей на ремешке через плечо, Наталья шла неторопко. Был утренний час, солнце плавилось в спокойной реке, покрытой в заводях круглыми листьями кувшинок.

Одета Наталья была совсем по–летнему — в платье с большим вырезом; от сырого тумана, пластающегося вдоль реки, ее чуть–чуть знобило.

Наталья была рада, что с наступлением полевых работ вырвалась наконец из тесного, пропитанного запахами лекарств медпункта, из дома, где всегда тяготили ее стирка белья, уборка и бесконечно–нудные причитания да вздохи по причине их разлуки, которая, видите ли, чем дольше тянется, тем прочнее свяжет ее с мужем. Такое говорили соседи, внушал отец. "Наивные люди, усмехнулась Наталья. — Ничего не понимают. Как будто сами не были молодыми".