— В чем ты находишь неприличие? В чем? — настойчиво повторила она. Как будто не знаешь, обожать нашего фюрера — долг каждого немца.
Эрих огляделся вокруг и, боясь нечаянно быть подслушанным агентом гестапо, смолчал. А глаза Гертруды были непроницаемы. Она ждала ответа. И, не желая обидеть ее, Эрих улыбнулся, принужденно кивнул. "В конце концов это только выражение преданности фюреру. Ей же не удастся исполнить желание", — подумал Крамер.
А женщины продолжали выкрикивать свое, пока их голоса не заглушили поплывшие над площадью мощные звуки оркестра.
Мимо Крамера, слегка задев его плечом, прошел генерал–полковник Гудериан. Близко знающие друг друга, они обменялись взглядами и после общепринятых приветствий разговорились.
— Так где же теперь судьба нас сведет? Куда направим колеса? спросил Гудериан, для которого хоть малейший намек приближенного фюрера был верным прогнозом.
— Не терпится, дорогой Гейнц? — в свою очередь спросил, улыбаясь, Крамер.
— На военных мирное стояние действует разлагающе.
— Мы это учитываем. Да–да, учитываем… — отвечал полковник Крамер неопределенно.
Простившись кивком головы, Гудериан направился к стоянке автомобилей, сел в свою бронированную машину, в которой он колесил не только по полям войны, но и демонстративно приехал с фронта в Берлин, как бы давая понять, что броня, танки, за которые он так ратовал, восторжествовали.
По дороге к дому он опять мысленно возвращался во Францию, откуда не так давно приехал. Там он жил на широкую ногу. Вначале он занимал номер в отеле "Ланкастер", потом переехал в шикарный особняк, что неподалеку от тенистого и задумчивого Булонского леса. Все было к услугам генерала: вино, музыка, податливые француженки… Только не устраивало его перемирие. Он был твердо убежден, что после поражения Франции немцы могли бы навязать ей другой, более жесткий режим. Надо было полностью разоружить французов, создать такой оккупационный режим в стране, чтобы они и дохнуть не могли, отобрать у них все, вплоть до военного флота и колоний. И уж коль Рубикон перешагнули, необходимо поставить на колени и Великобританию, а не топтаться у берега Ла—Манша и ждать у моря погоды. Если не удалось разделаться с Англией дипломатическим путем, следовало бы немедленно навалиться на нее всей военной мощью. "Да, только так. Недорубленный лес вырастает", — гневно сказал сам себе Гудериан.
Он повернул голову и посмотрел в оконце. Над аккуратно подстриженными липами, тянущимися сбоку улицы, неслись обагренные закатным солнцем дымные разрывы облаков. Похоже, невидимые пушки выбрасывали ржавый дым из раскаленных стволов.
"Пока не остыли стволы, надо продолжать войну", — подумал Гудериан, чувствуя, что и в ставке что–то замышляют. Недаром штаб его танковой группы срочно перебрасывают в Варшаву. Видимо, на очереди Россия. Подумав об этом, Гудериан вспомнил, что, будучи во Франции, он осматривал музей Наполеона в Мальмезо. Старый, державшийся немного свысока хранитель музейных реликвий все же оказал ему почтение, водил по залам, наполненным каким–то тленным запахом. "Военные приходят сюда, чтобы унести с собой частицу его сердца", — кивая на бюст Наполеона, многозначительно заметил на прощание хранитель музея.
Да, он, Гудериан, не прочь походить на Наполеона, он даже мысленным взором окидывал его военные пути–дороги. Ему не нравился печальный конец французской армии, ее бегство из Москвы по старому Смоленскому тракту. "Нет, нет, я не хочу разделить его судьбу. Не дай бог!" — отмахнулся Гудериан. Он — генерал побед, поистине быстроходный Гейнц! И если что принял бы от Наполеона, так это устремление на Россию.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Орел–стервятник предпочитает забираться на высоту. Гнездовьем для него обычно служат скалы, расщелины, выступы каменных глыб, свисающих над пропастью.
Эта птица прожорлива. Зоологи доказывают, что за день стервятник поедает гораздо больше, чем весит сам. Добыв пищу, он съедает ее разом и все равно остается ненасытным, беспрестанно думает, как бы напасть на новую жертву. До поры до времени он выслеживает свою добычу, сухо пощелкивая изогнутым клювом. Когда же немигающие глаза его узрят поживу, он весь наливается злобой и бесшумно срывается вниз, бьет свою жертву с лету.
Выбирая для себя виллу, рейхсканцлер Гитлер не гнушался уподобиться этой хищной птице. Напротив, смысл своей жизни и борьбы он видел в том, чтобы устрашать всех в мире. Лучшие, отборные части фюрера служили в дивизии "Мертвая голова". В охранных отрядах каждый носил на петлицах две вышитые молнии — эмблему СС. А это напоминало о цели охранных отрядов молнией разить всех, кто противится нацистской Германии. На документах, которые исходили из имперской канцелярии, из различных фашистских организаций и военных штабов, была выбита в верхнем углу эмблема — орел, держащий в когтях свастику.
Личный замок Гитлера громоздился на самой вершине горы. Отсюда рукой подать до Бергхофа — постоянной резиденции, место для которой фюрер тоже избрал в глуши альпийских скал.
У подножия гор, в долине теснились дома Берхтесгадена. Этот курортный городок по–прежнему выглядел уютным, зеленым, был наполнен чистейшей горной прохладой. Раньше он был местом паломничества больных, страдающих астмой и сердечным недугом, туристов и любителей острых ощущений, но с той поры как в скалах возвели замок для фюрера, все реже и реже рядовые немцы навещали Берхтесгаден. Коренные жители ходили молча, прижимаясь к домам с узкими окнами, задраенными плотными жалюзи, посматривали друг на друга украдкой, тая в глазах страх и подозрение; теперь никого не манили ни эти шикарные кургаузы и отели, ни полосатые тенты и плетеные корзины, ветром поддуваемые на берегу реки, — все это выглядело сейчас, как останки вымершего города. Если же и заходили в ресторан четыреэтажного отеля "Кайзергоф", так это были в большинстве своем тайные агенты. Им было дозволено многое. Прикидываясь туристами, они заходили в номера отелей и частных пансионатов, поселялись там и потом, сидя в ресторане, подслушивали разговоры обитателей города. А по ночам устраивали облавы, или, как про себя шутили агенты, производили изъятия душ. Люди исчезали бесследно. И скоро среди горожан прошел тревожный слух, что сам дьявол ниспослал на их город невидимые, сверхъестественные силы, которые превращают земные существа в тлен…
Зато вольготно себя чувствовал уединившийся в скалах Адольф Гитлер. Тут он ощущал подоблачную высоту и, мысленно подчиняя ее себе, представлял, что лежащий внизу Берхтесгаден всего лишь создание слабых рук, не что иное, как расставленные игрушечные домики, и даже вся Германия — узкая, слишком тесная, всего лишь крохотная заплатка на огромном глобусе. Думая обо всем этом, он испытывал чувство неудовлетворенности и хотел видеть неизмеримо больше — весь мир, покоренный им.
Шум берлинских улиц действовал на него удручающе. Нервы постоянно были взвинчены. Гитлера мало устраивала просторная, с садом под окнами, имперская канцелярия. Там можно было подписывать уже готовые решения, во всеуслышание произносить речи о победах, награждать генералов, вернувшихся завоевателями с поля боя, а здесь, в глуши диких скал, легче и удобнее замышлять походы.
В летний день 1940 года, когда Гитлер окончательно решил воевать с Россией, он встал очень рано. Ночью его мучила бессонница. Чтобы взбодрить себя, он по обыкновению принял горячую ванну.
В окно зала, куда вскоре одетым в форменный костюм, в остроносых лакированных ботинках вошел Гитлер, лился мягкий полумрак наступающего утра. На письменном столе лежали книги о походах в Россию шведского короля Карла XII и Наполеона. Последнее время фюрер необычайно терпеливо изучал историю этих походов, и то, что в конце концов русские жестоко побили шведов под Полтавой, а французские войска, еле унося ноги, замерзали и гибли в снегах Смоленщины, — никак не поколебало его решимости.