Так что в этот вечер самыми пьяными были спутники доктора Бенко. Они были и самыми оживленными, хотя и не самыми шумными. Мир и его проблемы волновали их больше всех. По мере того как они пили, они постепенно меняли свои позиции, отказываясь понемногу от своих утверждений, чтобы не злиться друг на друга до забвения правил старой доброй ресторанной игры. А те гласили, что, как только прения вступят во второй тур, надо что-то исправить в своих заявлениях, чтобы остальные, боже упаси, не подумали, что наткнулись на упрямца и заядлого догматика, от которого идет одна смута и который портит хорошее застолье.

Сейчас ораторствовал Филадельфи, он уже дозрел и был самым нетерпеливым: у него времени было меньше, чем у других. Он, по своему обычаю, пророчествовал, как Сивилла, вещая, что коммунизм пройдет по всему миру — и тут уж ничего не попишешь, — скоро все они будут одалживать друг у друга портянки. В этой войне человечество упустило последний шанс поумнеть и заслуживает только нашествия татар, Тамерлана, Аттилы — Бича Божьего.

Потом вдруг вспомнил, как любит людей и Паланк с вечно гудящей зеленью, которая его опьяняет и всегда настраивает на то, чтобы выкинуть какой-нибудь фортель, потому что она больше всего напоминает о бренности жизни, нашептывает ему об этом каждую ночь, так что он теряет сон.

Потом Филадельфи начал раздумывать о себе. Почему он стал подонком? И не он один. После бедствий этой войны их целые толпы. После каждого рокового события в жизни людей остаются горы человеческих отбросов. Такое бывает и при менее значительных изменениях в процессе развития цивилизации, даже после любого крупного открытия или технического изобретения, будь то колесо, паровая машина, турбина, ткацкий станок, железная дорога, электричество, самолет, открытие атома и так далее, ему даже казалось, что это случается и после возникновения любой революционной идеи. Человечество, утверждал он, дорого платит за каждое свое достижение. Каждое такое изменение затрагивает огромные массы людей, которые не в состоянии воспринять его как надо. Физически или духовно. И в результате они до конца жизни страдают от этого. Жизнь представлялась ему все более сложной, и не каждому дано к ней приспособиться. Он не видел в розовом свете будущее простых людей, ведь что они будут делать, когда управлять миром будет электричество и всякие хитроумные машины?

Поначалу его слушали с интересом, потом, когда его понесло и он начал утверждать, что ничего не происходит по воле человека, начали возражать, потому что закон доброго и потому длинного диалога обязывает принять в разговоре противоположную точку зрения.

Блащаки вышли на свежий воздух, атмосфера кафе начала им надоедать. Оба были людьми неискушенными, и через минуту им самим стало просто непонятно, зачем их туда занесло, там же просто нечем дышать. Жизнь подобных общественных заведений была для них загадкой. Им казалось, туда кто-то нарочно нагоняет отравленный воздух. Их охватило беспокойство и недоумение: люди такие разные, что же их там объединяет? Эта разность сбивала их с толку — такие люди, как они, естественно, желают с каждым как-то договориться, но это предполагает какую-то большую или меньшую духовную близость.

Недалеко от гостиницы стояла стройная, статная цыганка с младенцем. Возле нее топтался лысый немой парень, который на пальцах объяснял, что хочет взять ребенка на руки. Цыганка отмахивалась от него, но скорее для вида, словно боялась остаться наедине с ним. Она караулила Филадельфи, с которым путалась, чтобы выпросить у него денег на ребенка.

Блащаки обменялись взглядами. Жена передернула плечами и прибавила шаг, чтобы скорее выйти из круга света, идущего от гостиницы, в тень деревьев, и покрепче прижаться к плечу своего мужа.

Они направились к дому, не ведая, что ждет их на пути.

Довоенный Паланк пользовался славой одного из самых веселых городов республики. В нем еще жили нравы старой монархии.

Во времена первой республики Волент Ланчарич любил посидеть в погребках Сквуора, Бабинделли, Храшека или Сунёдья, где по тогдашним ценам за одну крону двадцать геллеров можно было получить литр доброго вина и отменную порцию жареной гусятины с белым хлебом. Но еще больше любил «Чехословацкий клуб» Вытлачила — большой трактир недалеко от городских казарм, где подавали превосходное чешское пиво и проходили традиционные осенние и зимние «посиделки», что-то вроде нынешних чаепитий в пять часов. Там всегда бывало весело, в добавление к пиву и моравским или чешским блюдам играл духовой оркестр — оркестрантами были пятеро сыновей трактирщика. В «Чехословацком клубе» обреталось и одноименное общество, занимавшееся упрочением чешско-словацкой взаимности, заходили и офицеры, по большей части чехи и немцы, а также унтера и даже солдаты.

В том году, когда Ланчарича должны были призвать, он ходил туда, чтобы порасспросить про армейскую службу, мечтая, если удастся, дослужиться до унтера и остаться на сверхсрочной.

Во время больших летних маневров десятой дивизии, к которой принадлежал и паланкский пограничный батальон, но с более высокими правами и обязанностями, чем у обычного воинского соединения, что вытекало из его обособленного положения, в городе появился сам командир дивизии генерал Жар. После успешного окончания маневров в «Чехословацком клубе» должен был состояться вечер, который он обещал посетить. Паланк всегда сходил с ума по военной форме, и присутствие такого чина наэлектризовало весь город, так что он просто задыхался от тщеславия и в честь такого случая был нарядно украшен. В городе не было ни одного пребывавшего в добром здравии паланчанина, который не пожелал бы явиться на Легионерскую улицу, где проходил «большой военный парад», там был подходящий балкон, с которого генерал — высокий мужчина в щегольской генеральской форме — мог приветствовать пограничников, проезжающих перед ним на мотоциклах с колясками с установленными на них пулеметами — великолепной продукцией всемирно известных чехословацких оружейных заводов. Это была прямая демонстрация боевой готовности в ответ на территориальные притязания южного соседа, который не скрывал своих целей, как не маскировались и раскольнические силы паланкского подполья.

Каждому хотелось увидеть генерала, поэтому весь Паланк высыпал на Легионерскую улицу, запрудил тротуары, заполонил все уставленные геранью окна. Многим хотелось лицезреть генерала, не обременяя себя предписанной субординацией: за бокалом вина, беседуя или даже танцуя. Но никто не жаждал этого больше, чем Волент Ланчарич, приказчик Кохари.

Пока во всех помещениях трактира, отделанного светлым полированным деревом, не разыгралось настоящего веселья, Ланчарич сидел с парнями в распивочной. Потом втерся в общество курсантов школы офицеров запаса, которые из всех служащих в армии всегда напивались первыми, оттого что еще не совсем влезли в шкуру служивых вояк, не свыклись с военной жизнью, командирскими правами и не отрешились от тоски призывников. Среди них один был явно не в духе: ему на маневрах не удалась разведка, более того, он чуть было не устроил пограничного инцидента, когда, разыскивая мнимого противника за рекой, заблудился в кукурузе и перешел границу. К счастью, генерал, маркировщики и корпус посредников из штаба дивизии ничего не заметили, курсант и его разведчики вовремя опомнились, но их оплошность не ускользнула от внимания штабс-капитана Плахты, заядлый вояка пообещал рассчитаться с ними потом. Плахта был не дурак, чтобы придавать этому гласность: дело-то касалось и его, но то, что он, образцовый солдат, должен кого-то покрывать, через неделю так его допечет, что взыскания виновникам обеспечены.

Курсант, черноволосый парень из Топольчан, по гражданской профессии строитель, переживал не за себя, а за своих солдат, к которым штабные офицеры особенно строги. Он все подзуживал товарищей спеть старую солдатскую песню «За государя императора…», которая так славно орется, но они все не решались и распелись только уже под хмельком. И Ланчарич с ними.