Так он дошел до мясной и, проверив потихоньку замки на жалюзи, вздохнул спокойно. Осторожно подошел к воротам, заколебался, входить ли во двор, но тут начала лаять собака. Видно, заметила в подворотне носки сапог и рванула вперед. Ее громкий лай, словно бы немного замедленный и ленивый, буквально гремел под сводами ворот, и Речан решил сунуть ключ в замок. Собака учуяла его, заскулила и, виляя хвостом, впустила внутрь.

— Рекс, — приветливо сказал мастер, довольный его бдительностью.

Они вошли вместе, но собака, сделав несколько шагов, побежала вперед. Солидно, как и положено сенбернару.

На заборе бойни сушились выстиранные рогожи из производственного зала и белые простыни, которыми прикрывали мясо. Рядом с ними было прислонено большое домашнее корыто, с которого еще стекала вода. На скамье под окнами первой комнаты сидел Волент в трусах, с мокрой головой — вероятно, только что вымывшийся. Он, покуривая, обсыхал на солнышке, у ног его стоял стеклянный кувшин с вином. В руках он держал старую книгу большого формата, иллюстрированную венгерскую хрестоматию с картинками, изображающими рабочие инструменты, оружие, крепости, силачей и шутов, лошадей, коров, ландшафты, хутора, королей, императоров… Читая, он с довольным видом потирал себе грудь и шевелил пальцами ног.

Заметив мастера, он развел руками, засмеялся, проворно вскочил и, осторожно наступая на пятки и края ступней, побежал на кухню, вернулся со стаканом и тарелкой, на которой лежал нарезанный ломтиками сыр.

— Мештерко, рванем по одной, а? — крикнул он, показывая стакан.

— Рванем, — ответил Речан с улыбкой, потому что это словечко ему нравилось, и взял стакан.

— Иногда не мешает и выпить, — сказал Волент, как говорили здесь все, и налил.

Речан сел, чокнулся с Волентом, отпил и начал гладить собаку. Ему стало очень спокойно. Он жмурился на солнце, помаленьку отпивал, дыхание у него стало ровным, словно он избавился от дурноты.

— Человеку нехорошо, когда он один, — сказал Речан.

Волент согласно кивнул и, к слову, не желает ли мештерко пойти «на пляж» смочить ноги, сразу же перешел к торговым делам. Он признался, что добрых полдня, с тех пор как вернулся из «Централа», все думает о Полгаре, который в Паланке — мясник номер один. Это давно не давало ему покоя, хотя он и старался не показывать вида. Вот и теперь он ломает голову, как бы спихнуть Полгара и самим занять то местечко. Речан довольно скоро уразумел, почему он рассказывает ему об этом.

Волент не скрывал, что по части предприимчивости он заткнет за пояс любого Полгара: он более находчив, смел и хитер. Но даже вместе с Речаном им до Полгара далеко, если говорить о положении в обществе. Этот мясник, к примеру, славится разведением канареек и выращиванием роз, в его доме на виноградниках собираются лучшие люди города, у него обаятельная жена, дочь бывшего землевладельца Булдоффера, по паланкским меркам богатого и, не в пример другим землевладельцам, разумного и воспитанного. Полгаров всюду приглашают (это Волент как-то особенно подчеркнул), жена его в роскошных вечерних туалетах, сам он — во фраке, говорят, он остроумный собеседник, играет на рояле и поет, фамилию его печатают большими буквами на футбольных плакатах вместе с именами главных покровителей паланкской футбольной команды, он на свои средства содержит трех игроков, одевает их, кормит и поит и, поскольку у него детей нет, дарит игрушки и оказывает всяческую помощь детскому дому, детской площадке для игр, не забывает жертвовать и на ремонт костела, помогает беднякам, погорельцам и детям из бедных семей, которые идут к первому причастию, соглашается быть крестным, дарит своим крестникам часы. Будучи ревностным католиком, что имеет в этом в основном католическом городе значение, он в то же время покровительствует скаутам. Всегда мило болтает с детьми и ведет себя так естественно, что почти никто не пытается усмотреть в этом расчетливую игру, хотя, конечно, все это приносит ему чрезвычайную выгоду. Он один из самых богатых людей в городе, человек весьма уважаемый и почитаемый. И кажется, кроме Волента, никому из мясников и в голову не придет ему завидовать. У Полгара какой-то родственник в главном продовольственном ведомстве, видный член демократической партии[41], который добывает для него удойный скот. На его имя приходят вагоны со скотом из национализированных поместий, а как-то раз пришел вагон из чешского пограничья. Этот самый демократ довольно часто наезжает в Паланк, главным образом в сезон охоты на зайцев, фазанов, кабанов, косуль или уток. Конечно, приезжает и в другое время, чтобы проехаться по городу со своим протеже и его супругой на огромном лимузине марки «Додж». Никому не известно, как Полгар благодарит его, но люди не без основания предполагают, что они делятся прибылью. Этот лысый господин, конечно, свое получает. Нужно сказать, что родственные отношения паланкского богача с братиславским политиком приносили выгоды и остальным мясникам, в том числе и Воленту с Речаном. Все, кто с ним ладил, всегда бывали предубеждены, ежели в город снаряжался с проверкой какой-нибудь госконтроль. Полгар благодаря родственнику и знакомствам в районном центре всегда заранее знал обо всем и бескорыстно сообщал это коллегам. Даже начальник станции и владелец городской бензоколонки, что стояла на отшибе, звонили Полгару, сообщая о приезде в Паланк подозрительных людей, а уж об остальных мясниках заботился сам Полгар. Так он, собственно говоря, держал всех своих собратьев в кулаке, никто из них не рискнул бы, боже упаси, его прогневать. Сюда, в их мясную, тоже прибегал ученик Полгара с известием, когда должен был появиться кто-то из Экономического контрольного управления, так что Волент пикнуть не смел, ведь у них-то с Речаном опекуна не было. Но Волента раздражала такая зависимость, и он все время раздумывал, как бы обскакать конкурента.

Слушая такие речи, Речан долго не подавал голоса, только рассеянно гладил собаку. Думать об этом ему не хотелось. Для него Полгар был избранный человек, счастливчик, самой судьбой предопределенный стоять во главе всех паланкских мясников, и он ничего против этого не имел, ему даже казалось, что сам-то он стоит в этом ряду слишком высоко. И Речан ответил:

— Да, ничего не скажешь, дела у них идут хорошо… Что есть, то есть… Кому Господь Бог, тому и все святые. Ну да что там, кто-то должен быть первым. А завидовать нечего. Полгару это не даром дается, кто знает, что ему приходится делать…

— Геть, мештер, вы рассуждаете, как сам Папа… или поп, которому нужно быть бедным, чтобы дураки ему верили. — Волент задумался. — Знаете, как здесь говорят? Не рассказывай сказок, Андерсен давно умер! Вот и я вам это говорю. Пан Речан, — он начал оживляться, — не можете вы думать, как тот, как бы это сказать, того… хороший… Кыш! — махнул он надоедливой мухе, — хороший эмбер — человек, значит. Вы же купец, вы торгуете, правда? У вас, как здесь говорится, ёзлет, — лавка то есть, бойня не хуже, чем у Полгара, у вас есть я, а я, понимаете, знаю, как это делается…

— А ты разве нехороший человек? Ты ведь тоже человек не плохой, — сказал Речан просто так.

— Я, мештерко, газэмбер — пройдоха, значит, как в торговле и полагается быть кому-то одному. — Некоторое время он следил за мухой, с другого конца скамьи подбиравшейся к тарелке с сыром, и, как только она подлетела, махнул на нее и сердито зашипел: — Ты что, не понимаешь?!

Речана это рассмешило.

— Мухе, — сказал Волент, — хоть говори, хоть не говори: кыш! Убирайся! — всегда вернется. Гони ее не гони, такая уж она тварь.

— У нас говорили, что мухи, как заботы, от них не избавишься, — сказал Речан.

— Да… Так что я говорю? Хороший ли я человек? Вот!.. — Он показал кукиш. — Фига с маком, хороший я человек. Когда я бываю хорошим, когда мне в котелок забредут такие поповские бредни… я говорю им: кыш, кыш! Убирайтесь к попам, у меня на вас времени нет, мне от вас одна морока. Мне, мештерко, лучше с дьяволом дружбу водить, я ведь люблю поколдовать. — Он показал руками фокус-покус и засмеялся. — Да что вы, разве можно! Ведь у блаженных торговля ладится разве что где-нибудь у черта на куличках. — Он снова засмеялся. — Очень мало кто может позволить себе иметь доброе сердце. А мне-то зачем себя так утруждать? Сердце у меня одно, а людей много, не сосчитать. Я не поп, не учитель, не доктор… или, там, миллионер, чтобы быть добрым. Кто бы меня уважал, если бы я был добрый, а? Добрым может быть тот, у кого все есть, а скажите мне, у кого здесь есть все? Добрых я и не знаю, хотя врать не стану. Вот вы, к примеру, мештерко, вы не сделаете мне ничего такого, я это знаю и везде говорю об этом… Да, — задумался он, — добрый человек? Геть… вы, может, один из лучших, которых я здесь знаю, но ведь и вы сначала подумаете о себе… и уж потом о других, правда? Хороший человек. Может, такие где и живут, но поспорю, что это такие люди, которые есть-пить не могут, с женщиной побаловаться — тоже, а раз у них нет сил ни для чего, вот им безразлично, они и могут быть добрыми. В общем, у них уже нет сил ни для жизни, ни для чего, и на все им плевать… про таких вот и говорят, что они добрые. Но пока были силенки, они наверняка вели себя как все. Может, там, наверху, у вас, скажем такие есть, но про здешних я этого не скажу. Они обыкновенные и не хотят быть другими, пока не станут, как говорят венгры, богаче соседей, друзей, братьев и всех прочих. Дескать, мол, тогда сможем себе позволить… того… Ну! Как говорится… кидать деньги на ветер… Так-то вот. Тогда и будем транжирить. А до тех пор, мештерко, каждый стыдится только того, что ему до сих пор не удалось разбогатеть. Понимаете? Только этого люди и стыдятся.