В одно из следующих воскресений, когда установилась прекрасная теплая погода, на недалеком курорте открывался новый сезон. По этому поводу устраивались скачки, проводились футбольный и волейбольный матчи, приезжал луна-парк, и вечером в парке и на террасе курортного ресторана устраивались танцы под зажженными лампионами. И естественно, собиралось много народу из ближней и дальней округи, а уж паланчане, конечно, такого случая пропустить не могли.

Жена и дочь Речана заказали на воскресенье коляску. Когда они вернулись из костела, она уже ждала их у ворот. Быстро переоделись, надели широкие соломенные шляпы с лентами, взяли солнечные зонтики и отправились, чтобы, боже упаси, не прибыть последними. Они очень спешили, надевая желтые, как солома, летние платья, ведь все знакомые наверняка уже в пути. Когда Речан увидел, с каким достойным видом обе прошли по саду, он не мог не признать, что из дома вышли две настоящие дамы. Они буквально плыли. А как обе были хороши! Стало обидно, что он с ними живет не в ладу. Пожалуй, он с удовольствием проехался бы тоже, но они уже давно не приглашали его, он ведь все еще не переоделся в новое, вот ему и пришлось оставаться дома. Курортных забав он не жаждал, ему только хотелось прокатиться со своими красивыми женщинами, куда-то их отвезти.

Коляска прогромыхала городом и заняла место в строю колясок, пролеток, автомобилей, мотоциклов и велосипедов. В этот прекрасный день все устремилось к одному центру — курорту, увлекая и радуя пассажиров, разодетых в пестрые летние одежды.

Эву-младшую убаюкивало покачивание коляски, и она с трудом преодолевала дремоту, а мать, сидевшую под зонтиком гордо выпрямившись, с сосредоточенным выражением на гладком, красивом лице и холодным взглядом ярко-синих глаз, быстрая езда, дуновение свежего ветерка, бег лошадей и стук подков, приподнятый, праздничный настрой всей этой процессии погрузили в размышления.

Последнее время муж казался ей все более подозрительным. Более подозрительным? Она говорила так, потому что все еще не решалась признаться себе самой, что он становится для нее обузой. Она не могла его понять, собственно, она никогда его хорошенько не понимала, а сейчас тем более, поскольку была слишком занята собой. Она не принадлежала к числу тех женщин, которые приспосабливаются к мужьям и умеют войти в их положение. Отца своего она почти не помнила, ее воспитывали мать с бабкой, вечно клянущие судьбу и своих никудышных мужей. Дед пил, у него были, как говорится, обе руки — левые, он что ни день колотил бабушку, а отец удрал от матери и детей в Америку и как в воду канул. Не удивительно, что Эва Речанова считала всех мужиков мерзавцами. Вернее было бы сказать, что мужчин она не любила, и при случае вспоминала бабкино изречение: «От этого племени одна морока, и зачем они только на свет родятся, да ничего не попишешь, поначалу-то Бог мужика сотворил, а потом уж — бабу». Только теперь, созрев, она начала менять свое мнение в лучшую сторону.

Она считала себя умной и красивой. Была самоуверенна, но не заносилась чересчур. А в общем-то действительно знала, чего хочет от жизни, была быстрой, ловкой и все еще привлекательной для любого мужчины. Частенько она сетовала, что ей негде и некогда использовать эти свои качества, и обижалась на судьбу. Скромные условия существования не позволяли ей развернуться, ведь, будучи женой небогатого деревенского мясника, она почти не отличалась от прочих односельчан. А уж когда они погорели (Эва считала, что по вине мужа), ею овладела паника: она вернулась к тому, с чего начинала жизнь, — в бедную избу и без всяких средств.

И вдруг в Паланке представился такой случай! Тот, настоящий! Все, чего ей до сих пор не хватало и чего она никогда не переставала открыто и тайно желать, вдруг свалилось ей в руки. Сон становился явью!

По мере того, как она входила в жизнь Паланка, Речанова все больше поддавалась его атмосфере, это был именно тот город, где могли воплотиться ее мечты. Правда, поначалу он был ей чужд и в чем-то даже неприятен, но только до той поры, пока она не заметила, как ее принимают здесь мужчины. Когда она встречалась с кем-то из них, он высоко поднимал шляпу, делал глубокий поклон, многие даже не считали за труд громко приветствовать ее с другой стороны улицы. Она поняла, что Паланк почитает красоту и богатство, преклоняется перед ними, и город сразу стал ей милее и ближе. Почет и любезность красивым женщинам! Вот это да…

Тут тоже существовали глубокие различия между людьми, даже более очевидные и контрастные, чем у них в деревне, но здесь-то она стояла на другой ступеньке, чем дома, в горах. И никто бы даже не припомнил, какой она пришла сюда всего лишь несколько месяцев назад, как жила раньше и что имела, если бы не муж, который ни одеждой, ни поведением — ничем не желал отличаться от прежнего деревенского Речана, и этого она не могла ему простить. Появляясь на людях в облике их прежней нищеты, он всем и каждому наглядно показывал, как они жили прежде, зримо подтверждая, что их уважаемое имя и процветание — самого недавнего происхождения. Иногда она просто готова была его разорвать.

Чем больше она вникала в жизнь города, тем больше убеждалась, что она здесь — своя, что у нее есть для этого все. Жизнь в маленьком городе, очень скоро заметила она, жизнь, которую многие высмеивают, складывается из самых разных и приятных, да и, в конце концов, для любого, если он там живет и умело использует их. Она вошла во вкус городской жизни. С удовольствием. За фасадом этих внешних проявлений, заметила она, людям в таком городе приятно мечтается и вольготно живется.

Речан (он как раз промывал на кухне знаменитый маулменский рис — дефицитный продукт, не подозревая, как он попал к нему на кухню) был, по ее мнению, человек, который ничего здесь не понял. И значит, ни на что не годился. За годы, прожитые совместно, она хорошо узнала его характер. Заботы он имел обыкновение попросту откладывать, и они копились, росли, то и дело напоминая ему о себе, так что у него в конце концов опускались руки. Он, собственно, никогда не был ни настоящим торговцем, ни мужчиной. Нет, никогда! И здесь это проявилось еще отчетливее. Она уже почти ничего не ждала от него. В торговых делах. Но относительно него у нее был свой план, а энергии достаточно, чтобы заставить его пойти по намеченному ею пути.

— Эва, спишь? — слегка толкнула она дочь.

— Нет, — ответила Эва, которая только проснулась и таращила глаза, не понимая, чего хочет ее мать.

— Не спи, начнешь клевать носом, люди засмеют, — сказала мать и улыбнулась ей. Сегодня дочь ей нравилась.

— Да я не сплю, — промямлила Эва и вздохнула.

— И не вздумай! — пригрозила мать и снова улыбнулась.

Коляска ехала среди обширных зеленых полей, цветущих садов, по прекрасным, пахнущим древесным соком аллеям, но Речанову все это не особенно волновало, на уме у нее было совсем другое.

Речан, уж коль в торговле он не мастак, должен оказать семье услугу хотя бы формально. Эва подросла, ее пора вывозить в свет. А это уж обязанность отца. Завязывание знакомств с молодыми людьми здесь тоже было как бы видом коммерции и, естественно, делом родителей, а если отец отсутствует, дело теряет необходимую солидность: ему не достает отцовского благословения. Жена что-то вроде визитной карточки мужа, она должна уметь одеваться и вести себя, но только муж является гарантом семьи — ее главой.

На больших вечерах, балах и вечеринках две одинокие женщины появляться не могли, это считалось дурным тоном. Мать и дочь это знали и поэтому на большие приемы отправлялись в компании с каким-нибудь семейством, причем старались устроиться так, чтобы его глава имел репутацию солидного господина и близкого друга семьи. Но Речанова жаждала и более узкого, более интимного общества, стола поменьше и более откровенных разговоров в тесном семейном кругу, в обществе элегантно одетого мужа — отца, с которым она могла бы оперативно обсудить новое знакомство дочери.