«Это Танька во всем виновата!» — раздался в Нелидиной голове расстроенный голос второго родителя.

***

— Танька?

— М-м-м?

— Мы увидимся завтра вечером?

— М-м-м...

— Чего мычишь? Не хочешь встречаться со мной?

«Не знаю». Она нажала «Delete» и еще раз промычала ответ тремя печатными «М».

Ее интерес к жизни будто вновь всколыхнулся после встречи с Лариком, хотя она сама еще не разобралась, до какой степени. По утрам она по-прежнему смотрела на свое отражение и видела некрасивое, скучное и будто чужое лицо. С таким невозможно не только нравиться мужчине, но даже идти на работу. Хотя, если честно, то никому, по большому счету, нравиться и не хотелось. Ни-ко-му, кроме....

«Только не это!» — она рвала назойливые мысли (не о мужчине вовсе) и вновь обращалась к своему отражению. С таким лицом можно только депрессивно лежать на кровати, мучиться от головной боли и слушать, как муж воспитывает Кошку. Танька покрывала свое «недоразумение, по ошибке именуемое лицом», тональным кремом, накладывала румяна, вырисовывала черным карандашом глаза и красным губы — красивее оно не становилось.

Что-то очень сильно влекло ее к Ларику, хоть и не было в этом былого флирта, затаенного желания соблазнить, которое два года назад одновременно смущало и будоражило ее. Ларик был тогда для нее «сослуживец и друг», но в закоулке сознания еще «вариант как мужчина», хотя не на полном серьезе, конечно. Да и как можно было в том смысле с ним что-то иметь, ведь он женат... Ларик-лапушка — nice guy[118], симпатяга и умничек, рыжий шут, бабник, но для нее — старый кореш и ничего больше. И все же встретилась она с ним не как со старым корешем вовсе — сразу иное волнение накатило, что-то смутное и изнутри щекочущее: так встречаются после долгой разлуки с бывшими возлюбленными или самыми близкими родственниками.

После той встречи в метро ее тянуло к нему постоянно: дня не могла провести, чтоб эсэмэской хотя бы не перекинуться, а вечерами не отрывалась от монитора, подолгу болтая с Лариком в «Юльке». От иных его фраз, брошенных будто случайно, в груди замирало: будто даже не он, а кто-то другой, очень близкий, шептал ей на ухо секреты, которые никто помимо нее не знал и никто больше не должен услышать. Но сексуальной подоплеки в их вновь сложившихся отношениях Танька не видела, хотя искала нарочно — даже в глубине сознания Ларик не возникал перед ней больше как «вариант-мужчина».

Напрасно Танька третировала воображение, пытаясь представить себя в его объятиях: стоило только закрыть глаза, и пальцы путались в волосах, куда более длинных, чем у него, ласкали покатые плечи, скользили по мягкой коже и замирали на... М-м-м... Танька через секунду вздрагивала, трясла головой до звона в ушах, лишь бы отбросить наваждение, или мчалась куда-нибудь, прочь от постыдных образов. Под кран с холодной водой, под дождь на улице или в ближайший бутик, где продаются красивые вещи, expensive and gorgeous[119], в коих положено женщинам соблазнять мужчин.

Внутри бутиков на лакированных плечиках висели элегантные «платья-коктейль», кофточки с замысловатым кружевом, узкие юбки с высоким разрезом, через который задумано видеть часть ноги выше колена. Танька не покупала ничего: такую одежду она совсем не умела носить: в ее гардеробе, помимо строгих костюмов и блузок со стоячими воротничками (для работы), да трех-четырех пар джинсов, футболок и свитеров (на все остальные случаи), ничего не было. Робин, правда, дарил ей когда-то ночные рубашки на тонких бретельках, из ярко-красного атласа и стринги из шелка. Ни разу по назначению не использованные, они уже много лет забивали дальние углы комода, в котором хранились ее намного более востребованные фланелевые пижамы, практичные бюстгальтеры и несколько пар трикотажных трусов «а ля бойфренд». В постели ей было куда удобнее в старой пижаме, если речь шла не о том, для чего разумней казалось бы «ненадевание одежд». Не находившие должного применения аксессуары муж покупать перестал. Да и секс у них постепенно сошел на нет: в одной кровати спали лишь по привычке и давно под разными одеялами; под край своего Робин, как истинный англичанин, демонстративно подсовывал грелку, вложенную в махрового поросенка[120].

Танька вообще слово «секс» не терпела — «заниматься любовью» ей нравилось больше, но когда физическая сторона отношений с мужем отмерла за невостребованностью, слово «любовь» пропало из обихода. Но не пропало из затаенной души. Ночью она закрывала глаза — и приходили все те же образы, от которых она и днем далеко убежать не могла, как ни старалась. Она отворачивалась к стене, а руки непроизвольно хватали пустоту и засыпали, сцепившись кольцом вокруг подушки. Танька просыпалась под пристальным взглядом двух круглых глаз и недовольным шевелением усатых антенн. «Ты, наверное, можешь подсматривать сны, — говорила она своей Кошке. — Не ругайся, я не лесбиянка, я... Черт знает, кто я на самом деле? Кретинка я сумасшедшая, вот кто».

***

«Она-то хоть в чем виновата?» — полюбопытствовала Нелида.

«Да все в том же, в чем виновата была всю свою жизнь. И даже не одну, — туманно ответил Бог. — Я не смогу тебе это сейчас объяснить, извини. Потом, может быть, когда повзрослеешь чуть-чуть».

«По-твоему, я еще не достигла нужного возраста?»

«Н-ну... Как сказать. Взросление и возраст — понятия разные, а какие-то вещи своим детям в любом возрасте легко не расскажешь. Не пытай меня лучше, а помоги».

«Я? Могу помочь в чем-то? Тебе?»

Расслышалось невеселое «Ха».

«Понятно. Не тебе. Значит, Таньке?»

«Пожалуй, и ей. Но в первую очередь наша помощь нужна Варваре».

Нелида вздохнула с грустью: «Сама об этом думаю, — и всхлипнула снова. — Мама такая там бедная и несчастная, эти двое детей... Но что делать-то, Бог? Прерывать нашу миссию на Бруте? Но ведь мы тогда Здравый Смысл не победим и на Земле Конец Света наступит».

«Миссию здесь мы пока не прервем, не реви. Пусть это даже идет вразрез с моими личными интересами. Надо все-таки воспитать в тебе силу воли и самостоятельность. Но об этом чуть позже поговорим. Вернемся к Варваре и Таньке».

«Запутал ты меня совсем — то вернемся, то не вернемся! Ничего не пойму. Говори толком, что делать?» — Нелида шмыгнула носом и посмотрела с вызовом, будто видела собеседника перед собой.

«Что тут непонятного? — Бог звучал, как компьютерный гуру, который, теряя терпение, пытается объяснить азы сетевой технологии непросвещенному юзеру. — Включаешь еще раз контакт, что от магической связи с Варварой и Осей остался, и соединяешь их с Танькой. Пара пустяков!»

«А это возможно?» — спросила Нелида после недолгой паузы, не сразу вспомнив, о каком «контакте» идет речь.

«Вполне. Это им с Земли будет сложно связаться с нами, а у нас препятствий не возникнет. Поток энергии отсюда на Землю брутяне не остановят, даже если засекут, наоборот, поприветствуют, у них в этом своя выгода. Твоя основная задача — ввести в контакт Таньку».

Нелида только непонимающе хлопала ресницами, словно и в самом деле столкнулась с компьютерной программой, в которой никак не могла разобраться. «Гуру» цокнул ее языком:

«Я же говорил, что ты не совсем еще взрослая, раз тебе разъяснять все приходится, как ребенку. Понимаешь, есть вещи, которые без аватары я сам проделать не в состоянии: нужна человеческая психика, соответствующее восприятие реальности... Ну, и тот факт, что вы с Танькой во многом похожи, ч-чёр-р-sh-shi... — Бог, кажется, матюгнулся невнятно. — У вас не только внешность, но даже вкусы, привычки...»

«Да что нужно делать конкретно?» — не выдержала Нелида.

Родитель вздохнул — то ли оттого, что устал разжевывать очевидное, то ли объяснения были не из приятных, да только деваться некуда: от обязанностей не увильнешь.

«Представь себя в этот вечер в Англии, ты ведь жила там три года, напрягаться особенно и не нужно».

«Ну, допустим, представила. Дальше что?»

«Если бы ты была сейчас там, что бы делала в это время?»