Изменить стиль страницы

И вот, два года спустя, на станции метро «Ливерпуль-стрит» тот самый Ларик обнял Таньку вторично. И уже минут пять не разжимал объятий, будто боялся опять упустить.

— Ларик? А ты что, говоришь по-русски? Вот это сюрприз! — Танька нехотя освободилась из его рук, но не переставала смотреть в глаза — показалось ли, что зеленого оттенка в них стало больше, причем в обоих?

— Сам себя не перестаю удивлять, — ответил он, но уже по-английски. — Я ведь, собственно, начал русский учить, когда мы с тобой подружились. Ужасно хотелось тебя удивить как-нибудь. И вот, кажется, это мне удалось, хотя, пожалуй, себя удивил еще больше. Даже не знаю, как те слова вылетели, будто в меня кто-то русский вселился, ты представляешь?

— Не-а. Не представляю. Но ты меня удивил, в самом деле. И эта фраза... про «чудо в перьях»... — она поперхнулась, почувствовав подкативший к горлу комок. Олежка так называл ее не однажды, добавляя порой «птица-Танька» — точь-в-точь как Ларик произнес... И, не сдержавшись, уткнулась лицом в широкий лацкан его плаща.

По станции разнеслось объявление, что движение поездов приостановлено в связи с поломкой семафоров. Вслед удаляющемуся гулу динамиков в толпе послышался хриплый бас:

— Они таким образом не только семафоры разнесут в пух и прах!

Толпа маневрировала вокруг двух странноватых пар, что в отличие от других пассажиров не вовлекались в поток непрерывного движения. Рыжеватый мужчина с курчавой копной волос, которая вовсе не сочеталась с его деловым костюмом и строгим плащом, сжимал кольцом руки на худой спине рослой женщины. Объемистый кейс с ноутбуком оттягивал вниз ее хрупкое плечо, затылок отсвечивал стеклами сбитых поверх головы очков. В двадцати метрах от них к витрине киоска прижалась спиной негритянка в пестрых одеждах, увенчанных зеленой шляпой. Рядом с нею — старик, похожий на Санта Клауса «в штатском», гладил шикарную бороду, проводя крупной ладонью от подбородка до живота, что придавало ему вид неколебимого самовеличия.

— Стоит ли так сильно переживать из-за поломки семафоров? Пяти минут работникам метрополитена будет вполне достаточно, чтобы восстановить движение. Даже без нашей помощи обойдутся, я думаю.

— Семафоры сами по себе не ломаются! Вы что, не видите — уже двадцать процентов? Позавчера еще было двенадцать! — негритянка потрясла перед лицом старика странноватым полупрозрачным сосудом. — Не первая вспышка на этой неделе, а кто виноват? Все те же Подозрительные Лица! — темнокожее лицо приобрело от волнения пепельно-серый оттенок, толстые губы дрожали. Другой рукой, сжимающей два туго набитых пакета из супермаркета, она ожесточенно махала в сторону обнявшейся парочки.

— Вспышка на этот раз уж не настолько значительна, чтобы панику сеять, коллега.

— Ваш оптимизм был всегда заразителен, но лично я начинаю сомневаться в успехе нашего предприятия. Что если тот, чьего имени нельзя называть, все же прав? Новая Магия здесь возникает, как видите, все наши попытки оказываются тщетными против маленькой кучки простых смертных. И самое главное, все они — души одного Бога.

— Четверо смертных против шестерых Всемогущих? Не смешите меня, Евстахия.

— Вы разучились считать, Амвросий? Их только среди живущих — пять человек! Или забыли, что у него есть дочь, наполовину сама Бог? Плюс этот призрак, бывший Ветер, не оправдавший наших надежд. Плюс он сам. Плюс целая армия мелких тварей!

— Призрак есть призрак, какой с него толк, будто вы сами не знаете. Гномы, Бог и его дочь не в счет. Все они в космосе, Магия этой планеты вне их досягаемости. Из четырех других только Варвара хочет спасти мир сознательно. Ося еще ребенок, он направляет Магию на вполне безобидные игры. Ларик — агностик чистейшей воды, а эта бывшая аватара лишь беспрерывно грузит себя Здравым Смыслом. Без Бога в себе она в любом случае не представляет риска.

— Да? Вы уверены? А семафоры тогда как же? Кто из них выплеснул Магию, которая вновь нарушила здешний порядок?

— Ох, дались вам эти семафоры! — Амвросий даже повысил тон, но в этот момент вежливый и безучастный голос в динамиках объявил, что неполадки на линии устранены, движение поездов восстановлено.

— Ну вот видите, — улыбнулся старик. — Не прошло и пяти минут. Все в порядке у лондонцев со Здравым Смыслом, нам не о чем волноваться. А кстати, — кивнул он в сторону женщины, застывшей в объятиях своего рыжеватого спутника. — Она очень правильно сделала, что вернулась сюда из Москвы. В этой стране ей самое место.

— Чтобы подальше быть от Варвары? — уточнила Евстахия.

— Разумеется. Слияние этих двух душ — сплошной динамит. А вот для Таньки конкретно лучшего места, чем Лондон, сейчас не придумать: здесь ее Магию не разбудит ничто. К примеру, возьмите хоть эту станцию: час пик, с поездами задержки. В Москве народ толкался бы и лез в драку, а тут все движутся организованно, словно стадо овец в загон, только «sorry»[102], да «please»[103] слышно. Идиллия!

— Нет, не все идеально, — возразила Евстахия. — Вон машинист электрички психует, еле сдерживается, чтобы не заорать и не обозвать пассажиров болванами за то, что к дверям вагонов нечаянно прикасаются.

— Всего-то один машинист, — старик усмехнулся. — И он не типичен для этой страны. Акцент у него, что ли, не слышите?

— Пожалуй, один машинист с акцентом бурю не вызовет, — согласилась негритянка. — Не то что призрак, который целый магический ураган на несколько станций обрушил два дня назад. Еле утихомирила всех возбудившихся. А теперь этот призрак вселился в парня и пытается пробудить Магию в Таньке.

— Тоже мне, нашел медиума. Этот парень родился агностиком, сколько бы наш коллега своих усилий ни прилагал, чтобы заставить его поверить — в себя, хотя бы. Ларик ни Бога, ни черта не признавал никогда.

— Кто знает, а вдруг начнет? Призраки раньше в него не вселялись ведь... Да еще с похожей душой. Родственные души могут таких чудес наворотить, нам с вами даже и не приснится, — Евстахия метнула тревожный взгляд в сторону, где в двадцати шагах от них Ларик так и не выпускал Таньку из своих рук. — Как думаете, Амвросий, разбудит в ней призрак Магию?

— Хм... нет. Я думаю, не разбудит.

Полиглот

Согласно календарю, весна пришла в северное полушарие еще неделю назад, но вела себя не по правилам. С утра выпадал снег и лежал на тротуарах, пока его не счищали хитрыми механическими устройствами, каких раньше на улицах Лондона не видели даже зимой. К вечеру то налетал дикий ветер, то вдруг на полчаса теплело так, что обычно рокочущие голуби начинали интимно урчать, словно кошки. Магия все убывала, а без нее Земля не могла удержать любую погоду, и Конец Света все приближался. Ничего не подозревающий о нем Ларик полагал, что в весенней фазе вращения по орбите планета пропитывается особым химическим составом — атмосферными микроэлементами, которые действуют на человеческую психику и как бы немножечко сводят людей с ума. Вот потому весной многие и влюбляются, а погода тут ни при чем, будь она хоть вообще черт знает что. Других причин объяснить свое состояние он не находил, как и не мог подыскать тому термина более адекватного, чем «влюбленность», пока три дня и три ночи очень тщательно анализировал свое отношение к бывшей сотруднице.

Ларик думал о ней непрерывно. Три дня назад они случайно столкнулись в метро — хотя черт знает, случайно ли... Возникло откуда-то ощущение, что он ее там специально ждал: давно знал ведь, в какое время она утром до Сити добирается и по какому маршруту. Сам он уже два года не ездил по той ветке метро — нынешний офис находился совсем в другом месте. Но почему захотелось сойти именно там, да еще ждать добрых двадцать минут ее поезда, он объяснить себе был не в состоянии.

А ведь и Танька могла уже десять раз место работы сменить — в конце концов, жила где-то у черта на куличках и время от времени жаловалась, что ежедневные поезда дальнего следования ее утомляют. Почти два года они не встречались, не звонили друг другу, ни строчкой не перекинулись, и ведь как странно — когда ее поезд к станции подошел, он уже точно знал, что она из него выйдет, из какого вагона, и что на ней будут очки. Раньше очки она, кажется, не носила, хотя, черт ее знает, может, он просто забыл... А по виду все та же Танька — тощая и нескладная, в охапку ее скорее — держать, держать крепко и больше не отпускать...