Человек-Ветер
— Ну вот, теперь порядок! — улыбнулся Олежка, когда они наконец справились с Танькиным ремнем безопасности в четыре руки. Ее пальцы дрожали и были холодными, как после игры в снежки. Лицо — белее снега, глаза смотрели в никуда, а сама она вроде бы делала вид, что не замечает брата.
— Танька... Ты на меня сердишься, что ли? Ну, слышал я утром, как ты звала меня в квартире Варвары, да только сразу не смог прийти, извини. И у меня ведь бывают дела, понимаешь?
Сестра отвернулась, уткнулась лбом в иллюминатор, и слезы градом покатились по щекам.
— Что произошло, Танька? Ты пугаешь меня... Что? Ты поссорилась с Варварой?
Она продолжала молчать.
— Ну-ну, если поссорились, то помиритесь обязательно, не переживай. Вы ж с Варварой друг для друга единственные, ты и сама небось это поняла. Подуйся. И на меня заодно подуйся, если хочешь, подумаешь — не пришел вовремя. Поплакать тоже можно, полезно иногда.
Самолет вырулил на взлетную полосу. Холодные Танькины пальцы мертвой хваткой вцепились в поручни кресла.
— Ты что — боишься лететь? С каких это пор моя сестра, которая сама летает без крыльев, вдруг стала испытывать страх в самолете?
Ее ладони сжали поручни еще сильнее, так что костяшки посинели от напряжения.
— Вот ни фига себе…Это же я всегда летать боялся, еще с детства, помнишь, как ты меня успокаивала перед полетами? Чтобы я твою фразу «Я — Человек-Ветер!» повторял про себя до тех пор, пока самолет не отрывался от земли. И я повторял. Десятки, сотни раз повторял, словно зубрилка-дурачок, без всякого смысла, а коленки все равно тряслись. А потом самолет взлетал, и я каким-то чудом действительно чувствовал себя ветром — офигительное ощущение...
Он откинулся на спинку кресла, улыбнулся, с удовольствием предаваясь детским воспоминаниям. Самолет взревел моторами. Сестра закрыла глаза и дрожала с головы до ног, вцепившись в ручки кресла как можно крепче. Олежка пододвинулся снова.
— Танька, ты слышишь? Повторяй теперь ты за мной, — он приблизил губы к ее уху и прошептал громко на одном выдохе: — Я — Человек-Ветер!..
Ее плечи дрогнули, зрачки расширились, на бледных щеках проступил румянец, и, схватив себя рукой за ухо, она глубоко задышала.
— Ну? Согрелась хотя бы? — не унимался Олежка.
Танька нащупала над головой кнопку вызова экипажа, и бешено затыкала в нее указательным пальцем.
— Мне плохо! — сообщила она вмиг появившейся стюардессе, которая склонилась к ней, напрочь игнорируя сидящего рядом пассажира.
Олежка что было сил вдавился в спинку своего кресла. Он не винил людей, которые не замечали его, но все же моменты, когда кто-либо нечаянно проходил через него или протыкал насквозь, были ему неприятны.
Стюардесса прижала кислородную маску к Танькиному лицу.
— Потерпите немножко, мадам, мы уже взлетаем. Как только самолет наберет высоту, сразу сделаем все, чтобы вам было удобно, не беспокойтесь. Вот эти два места рядом свободны, вы сможете лечь прямо здесь.
— Ага, ложись потом, Танька, я тебе ноги помассирую, — сказал Олежка обеспокоенно. — Чего уж ты так? И «Человек-Ветер» не помогает? Ну, повторяй же, повторяй про себя: «Я — Человек-Ветер!»
Постепенно она перестала дрожать, дыхание стало ровнее, но слезы продолжали течь по щекам. Самолет набрал высоту.
— Ложись теперь, давай сюда ноги, — Олежка похлопал себя по коленям. Но Танька сидела неподвижно. — Ну, не хочешь — как хочешь.
Он отвернулся и тут же чуть не подпрыгнул, когда лицо стюардессы оказалось прямо внутри его головы.
— Мадам, все в порядке, теперь вы можете тут прилечь, вот подушка. Хотите, я принесу вам и одеяло?
Танька благодарно кивнула, отстегнула ремень безопасности, скинула красные башмаки и закинула длинные ноги на соседнее кресло, проткнув ими Олежку насквозь. Но тут же отдернула их, будто в прорубь нечаянно провалилась.
— Ай, что ты делаешь?! — закричал Олежка во весь голос, но она даже ухом не повела.
— Танька! Ты что — не слышишь меня?.. — он повернулся к ней лицом, уставившись прямо в наполненные зеркальным блеском глаза. — Танька... так ты же... не видишь меня...
В смерти каждого человека, как и в жизни, есть выбор, хотя многие думают, что все предопределено высшими силами. Встреча со смертью похожа на получение аттестата зрелости: дальнейший путь — свой у каждой души, хотя в самом начале все взволнованы и растеряны одинаково.
Кто-то увидит в своем прошлом «недорешенные задачи» и сразу захочет в свою бывшую «школу» вернуться. Но только дороги туда нет, и вместо того чтобы продолжить «учебу» дальше, душа цепляется за старое окружение, как за подол маминой юбки. В послесмертии такая душа становится призраком.
Кто-то свой школьный путь захочет пройти заново, думая, что не повторит прежних ошибок, если все в новой жизни будет похоже на старую: те же учебники, те же парты... Такая душа не оглядывается долго по сторонам в момент смерти, а быстрее спешит реинкарнировать.
Есть также люди, заранее верящие, что «там за поворотом» не будет уже ничего, связывающего их с прошлой жизнью. Их души наполнены Здравым Смыслом, который ставит надежный заслон всем фантазиям будущего. После смерти такие души, наверное, заснут насовсем и даже снов не увидят.
А для кого-то такой «аттестат» — это шаг на новый уровень. Кое-что им о нем было известно заранее: может, в книжках читали, может, во сне видели, но понять и прочувствовать все возможности можно, если только вступить на этот путь совершенно осмысленно. В послесмертии этот уровень называется «Плато Семи Ветров»[70].
Вавилон
В однокомнатной угловой квартире на севере Москвы Варвара долго боролась с пробуждением. Вставать вроде как было незачем — после того как она осталась в Москве без Таньки. Очень хотелось верить, что расставание будет недолгим, но и каждая минута, проведенная без нее, нагоняла тоску и тянулась вечность. Сон казался лучшим средством для коротания времени, но и он был ужасен.
Варвара лежала в постели с двуглавым драконом и обнимала его, совершенно от этого счастливая, и лютой ненавистью ненавидела себя за это счастье. Дракон явно осознавал ее присутствие и иногда слегка пошевеливался в ответ, от чего она ощущала себя глупой домашней собакой, которая с пылом пытается изнасиловать подушку и надеется на взаимность.
Она вскочила с дивана, злобная и замученная, горячая вода отсутствовала, кофе был невкусный, компьютер беспрерывно перезагружался, за окном было пасмурно, и на улицу идти не хотелось.
— Дальше некуда! Плохо всё! И пусть будет еще хуже! — закричала Варвара и распахнула окно.
Под ее раскаленным взглядом вспыхнули голые ветки сирени, потрескались водопроводные трубы под землей, забили фонтанами среди языков пламени. Еле видный в просвете между домами подъемный кран в грузовом порту свалился с треском и грохотом.
— Еще хуже!
Тучи стягивались к ее дому, пускали молнии в случайных прохожих. Уличные собаки поджали хвосты и принялись рыть норы. Наэлектризованные кошки вопили и пускали искры с загривков.
Варвара сделала глубокий вдох, прежде чем в очередной раз выкрикнуть: «Еще хуже!» — но услышала за спиной знакомый голос:
— Чего ты скандалишь?
Она обернулась. В полумраке комнаты блекло вырисовались контуры четырех фигур. Одна — высокая и худая, другая — короткая и кругловатая, похожая на ребенка лет пяти, и две — совсем крошечные, напоминающие живых кукол, которых ребенок, несмотря на их отчаянное сопротивление, с явным удовольствием тискал в объятиях. Из четырех пар глаз, источавших испуг напополам с восторгом, она подхватила лишь один взгляд: словно из глубины колодца в отражении солнечных бликов, устремились навстречу ей два зеленых луча.
— Ты... — прошептала Варвара, едва переведя дыхание.
***
— Явился не запылился! — в сердцах фыркнула Пантелеймония, дуя то на горячий чай в граненом стакане, то на обожженные пальцы. Наличествующие в хозяйстве сервизы из керамики и фарфора пылились на застекленных полках: Пантелеймонии в голову не приходило, что их можно использовать по назначению, она пила чай из того скудного инвентаря, что нашла на кухне после вселения в аватару. — Не прошло и двух дней, а успел туда-сюда смотаться и кашу в Лондоне заварить!