вереницу минут и секунд,
стрелки курантов
сойдутся, к а к лезвия ножниц,
и безвозвратно прожитый мной
час
отстригут.
П р о ж и т ы й час жизни моей.
Час без названья.
Бывшее время,
в котором осталось
мое «помоги!..»
В это мгновенье,
к а к молотом по наковальне,
хлестко и гулко
вдруг зазвучали
шаги!..
Грохот сердца.
Квадратных плечей разворот.
Каждый час
пред глазами друзей и врагов
начи наются
прямо от Спасских ворот
эти —
памятные —
двести десять шагов...
(Это я потом
шаги подсчитал.
Л тогда в ночи
стоял - оглушен.
Л тогда в ночи
я ответа
ждал.
132
И остаток века
над миром
шел...
Это я потом
шаги подсчитал.
Приходил сюда
наяву и во сне.
Будто что-то
заранее
загадал,
что-то самое
необходимое мне...
Я глядел в глубину огромной стены,
будто в темное море без берегов.
Веря в то,
что соединиться должны
время жизни моей
и время
шагов!..)
Грохот сердца.
И высохших губ немота.
Двести десять шагов
до знакомых дверей,
до того —
опаленного славой —
поста,
молчаливого входа
в его Мавзолей...
Под холодною дымкой,
плывущей с реки,
и торжественной дрожью
ПрИИКНуТЫХ ШТЫКОВ
по планете,
вбивая в гранит
каблуки,
двести десять
весомых,
державных шагов!
133
И М Е Н А
Когда М о с к в а
бросается в сны —
вчерашний день воскрешать,
на траурных плитах
кремлевской стены
начинают буквы мерцать.
Начинает светиться,
будто заря,
алфавит
от «А» до «Я».
А з б у к а яростного бытия.
Азбука Октября...
К т о смерти
хотел?
Никто не хотел.
К т о пулю искал?
Н и к т о не искал.
А ветер над обшей судьбою гудел.
На длинной стене
имена высекал.
На груди стены
имена
полыхают,
к а к ордена!..
К а ж д о е имя
в ночи горит
своим,
особым огнем...
Д з е р ж и н с к и й .
Гагарин.
Куйбышев.
Рид.
Чкалов.
Ж у к о в .
Артем...
Их много.
Всех их
не перечесть.
Их много.
Куда ни взгляни...
134
Но если бы,
если бы только здесь!
Если бы
только они!
А то — повсюду!
И голос дрожит.
И я закрываю глаза.
Помнить об этом
труднее, чем ж и т ь .
Не помнить об этом —
нельзя!..
Последнюю зависть к живым затая,
лежат,
как во мгле полыньи,
твои,
Революция,
сыновья —
любимые дети твои.
В ноющих песках
и в молчащих снегах,
в медлительном шелесте трав.
У сонных колодцев,
в немых сквозняках
пронизанных солнцем дубрав.
Т а м , где т о с к у ю т перепела,
т а м , где, почти на весу,
легкая, утренняя пчела
пьет из цветка
росу.
Где клены околицу сторожат
и к у к у ш к а пророчит свое...
В безбрежной планете
солдаты лежат,
изнутри
согревая
ее...
Они —
фундамент.
Начало начал.
Вслушиваясь в тишину,
держат они на своих плечах
эту стену
и эту страну.
135
Единственным знаменем
осенены,—
гордость и боль моя...
Пылает
на плитах кремлевской стены
алфавит
от «А» до «Я»...
И, задохнувшись,
я говорю:
Отныне —
и каждый день —
по этому
каменному
букварю
я бы учил
детей!
Нет, не по б у к в а м ,
не по складам,
а по этим жизням
учил!
Я бы им
главное передал.
Вечное поручил...
Мы мало живем.
Но живем не зря!..
Веет ветер с М о с к в ы - р е к и .
Пред лицом
гранитного букваря
караул
чеканит
шаги.
И С Т О Р И Ч Е С К О Е ОТСТУПЛЕНИЕ О КРЫЛЬЯХ
Мужичонка-лиходей —
рожа варежкой —
дня двадцатого апреля
года давнего
закричал вовсю
в Кремле,
на Ивановской,
дескать,
136
«Дело у пего
Государево!!.»
К т о таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
глядит без робости?
Вор — не вор,
однако кто его ведает...
А за крик
держи ответ
по всей строгости!..
М у ж и ч к а того
недремлющая стража взяла.
Па расспросе
объявил этот странный тать,
что клянется смастерить
два великих крыла
и на оных,
аки птица,
будет в небе летать...
Подземелье.
Стол дубовый.
И стена на три к р ю к а .
По стене плывут, качаясь,
тени страшные.
Сам боярин Троекуров
у с м у т ь я н а - м у ж и к а ,
бородою тряся,
грозно спрашивали:
— Что творишь, холоп?..
— Не худое творю...
— Значит, хочешь взлететь?..
— Д а ж е очень хочу...
— А к и птица, говоришь?..
— А к и птица, говорю...
— Ну а как не взлетишь?..
— Непременно взлечу!..
...Был расспрашивай бахвал
строгим способом,
шли от засветло расспросы
и до затемно.
137
Дыбой гнули м у ж и к а ,
а он упорствовал:
«Обязательно взлечу!..
Обязательно!!.»
Вдруг и вправду полетит
мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
потеха знатная?!
11ризадумались боярин
и промолвили:
— Ладно!..
Что тебе, холоп,
к работе
надобно?..
...Дали все, что просил
для крылатых дел:
два куска холста,
драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
на неделю еды.
( И подьячего,
чтоб смотрел-глядел...)
Необычное
м у ж и ч о к мастерил,
вострым ножиком
он холсты кромсал,
из белужьих жабр
хитрый клей варил,
прутья ивовые
в три ряда вязал.
От рассветной зари до темных небес
он работал и не нечалился.
Он старался — черт,
он смеялся — бес:
«Получается!..
Ой, получается!!.»
Слух пошел по М о с к в е :
«Лихие дела!..
М у ж и ч о н к а . . .
да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь?—
два великих крыла.
На Ивановской...
аки птица, летать...»
138
— Что творишь, холоп?..
— Не худое творю...
— Значит, хочешь взлететь?
— Д а ж е очень хочу...
— А к и птица, говоришь?..
— А к и птица, говорю...
— Ну а как не взлетишь?..
— Непременно взлечу!..
...Мужичонка-лиходей —
рожа варежкою,—
появившись из ворот
скособоченных,
дня тридцатого апреля
на И в а н о в с к у ю
вышел-вынес
два крыла перепончатых!
Были крылья угловатыми
и мощными,
распахнулись —
всех зажмуриться
заставили!
Были тоненькими очень ~
да не морщили.
Были словно ледяными
да не таяли.
Отливали эти крылья
сверкающие
то ли — к р о в у ш к о ю ,
то ли — пожарами...
Сам боярин Троекуров
со товарищами
поглазеть на это чудо пожаловали...
Крыльев радужных таких
• земля не видела.
И надел их м у ж и к ,
слегка важничая.
Вся Ивановская площадь
шеи
вытянула,
ирнготовилася ахнуть
вся Ивановская!..
Вот он крыльями взмахнул,
сделал первый ш
139
Вот он чаще замахал,
от усердья взмок.
Вот на цыпочки встал,—
да не взлеталось никак
Вот он щеки надул,—
а взлететь не мог!..
Он II плакал,
И молился,
и два раза отдыхал,
закатив глаза,