Был дождь крутым и навесным.
И к сыну подошли поляки.
И помолчали вместе с ним.
Потом один сказал:
«Простите...
Солдата
помнит шар земной.
Но вы, должно быть, захотите,
чтоб он лежал
в земле родной?..»
Ш у р ш а л листвою мокрый ветер.
Д р о ж а л и капли на стекле...
И сын вполголоса ответил:
«Отец и т а к в родной земле...»
* * *
Мы судьбою не заласканы.
Но когда придет гроза,
мы возьмем судьбу за лацканы
и посмотрим ей в глаза.
С к а ж е м :
«Загремели выстрелы.
В дом родной
вошла беда...
Надо драться?
Надо выстоять?»
И судьба ответит:
« Д а » .
С к а ж е м :
«Что ж.
Идти готовы мы...
Но с к а ж и ты нам тогда:
наши жены станут вдовами?!»
81
И судьба ответит:
« Д а » .
Спросим:
«Будет знамя красное
над землей
алеть всегда?
Паши дети будут счастливы?»
И судьба ответит:
« Д а » .
И мы пойдем!
С Т И Х И О М О Е М И М Е Н И
Ояру Вациетису
М н е говорят:
«Послушайте,
упрямиться чего вам?
Пришла пора исправить ошибки отцов.
Перемените имя.
Станьте Родионом.
Или же Романом в конце концов...»
М н е это повторяют...
А у меня на родине
в начале тридцатых
в круговерти дней
партийные родители
называли Робертами
спеленатых,
розовых,
орущих парней...
Кулацкие обрезы ухали страшно.
К р у ж и л а с ь над Алтаем р ы ж а я листва...
М н е шепчут:
« И м я Роберт
пахнет иностранщиной...»
А я усмехаюсь на эти слова...
Припомнитесь, тридцатые!
Вернись, тугое эхо!
Над миром неустроенным громыхни опять.
Я с к а ж у о Роберте,
о Роберте Эйхе!
82
В честь его
стоило детей называть!
Я с к а ж у об Эйхе.
Я верю: мне знаком о н —
большой,
неторопливый, к а к река Иртыш...
Приезжал в Косиху секретарь крайкома.
Веселый человечище.
М о г у ч и й латыш.
Он приезжал в морозы,
по-енбнрекп лютые,
своей несокрушимостью
недругов разя.
Me пахло иностранщиной!
Пахло
Революцией!
И были у Революции
ясные глаза...
А годы над страною летели громадно.
На почерневших реках
дождь проступал,
как сыпь...
Товарищ Революция!
Н е у ж т о ты обманута?!
Товарищ Революция,
где же твой сын?
В к а к у ю мглу запрятан?
К а к и м исхлестан ветром?
Железный человечище.
Солдат Октября.
К а к и м и подлецами
растоптан,
оклеветан?..
Н е у ж т о ,
Революция,
жизнь его — зря?!
От боли, от обиды
напрягутся мышцы.
Но он и тогда не дрогнет,
все муки стерня.
В своем последнем крике,
в последней самой мысли,
товарищ Революция,
он верил в тебя!..
83
Да будет л о ж ь бессильной.
Да будет полной правда...
Ты слышишь, Революция,
знамен багровых
плеск?
Во имя Революции —
торжественно и прямо —
навстречу письмам
Эйхе
встает партийный съезд!
Рокочет «Интернационал»
весомо и надежно.
И вот,
проклиная жестокое вранье,
поет Роберт Эйхе —
мой незабвенный тезка!..
Спасибо вам, родители,
за имя мое...
Наверно, где-то ждет меня
мой последний
день.
Кипят снега над степью.
Зубасто встали надолбы...
Несем мы имена
удивительных люден.
Не уронить бы!
Не запятнать бы!
*
Ярославу Смелякову
Говорите по-советски,—
ах, какой язык!
Вам с рождения известны
языка
азы.
Говорите на просторном,
к а к движенье крыл,—
на просторном,
на котором
Ленин говорил!
84
И не хвастайтесь усердьем,
ж и з н ь перетерпя.
Вы в язык поверьте сердцем,
к а к в самих себя!..
Д л я иного он — парадный,
не ж и в о й ,
ничей.
Все равно что иностранный,
лампа
н пять свечей.
Приказали — задолдопил
(прорастает пень!).
Кое-что для жизни
добыл.
Д е р ж и т с я теперь.
И хотя он мечет брызги
с жаром на лице,
откровенно карьеристский
слышу я акцент!..
По
из-за такой канальи
и пустых бравад
вы язык не проклинайте,—
он
не виноват!
Говорите,
потому что
без него
нельзя.
Говорите,
зло и мудро
дураков разя!
Па размашистом рассвете
и в дождях косых
говорите по-советски —
правильный язык!
В Д Е Н Ь П О Э З И И
« I I l l l I l K H I I ,
эстрада!
Будь проклята, эстрада!
Изыди!
Провались в тартарары!..»
85
Тебя поносят широко и страстно,
тебя опять выводят из игры.
Но им назло,
почти не удивляясь,
плывет по залам «стихотворный чад».
«Дешевая»
клокочет
популярность,
«дешевые» овации звучат.
Витийствует —
просите не просите —
«эстрадно-поэтическая моль»...
По кто же в залах?
— Там?!
Наверно, психи...
— К а к а я туча психов!
Бог ты мой!..
...Товарищ «псих»!
Огромное спасибо
за эту вдумчивую тишину.
В поэзию кидается
Россия.
К а к ливень — в лето!
К а к апрель — в весну!
И наплевать
на чей-то визг нелепый
и нудное дрожанье шепотка:
«Вы пишете все время на потребу...
а надо поскромней...
и — на века...»
Века
веками.
Поживем — обсудим...
Но продолжайся,
ежедневный бунт!
Па ртийная,
по самой высшей сути,
поэзия,
не покидай трибун!
Не покидай!
Твой океан безбрежен.
Есть где гудеть разбуженным басам!
Пусть в сотый раз
арбузом перезревшим
86
раскалывается
потрясенный зал!
По праву сердца
будь за все в ответе,
о самом главном на земле крича.
Чтоб ветер Революции
и ветви
ее знамен
касалпея
плеча.
О Г Р О М Н О Е Н Е Б О
Об этом,
товарищ,
не вспомнить нельзя.
В одной эскадрилье
служили друзья.
И было на службе
и в сердце у них
огромное небо —
одно на двоих.
Летали,
дружили
в небесной дали.
Р у к о ю до звезд
дотянуться могли.
Беда подступила,
к а к слезы к глазам,—
однажды в полете
мотор отказал.
И надо бы прыгать —
не вышел полет.
Но рухнет на город
пустой самолет!
Пройдет,
не оставив ж и в о г о следа.
И тысячи жизней
прервутся тогда.
Мелькают кварталы,
и прыгать нельзя!
87
«Дотянем до леса,—
решили друзья,—
подальше от города
смерть унесем.
П у с к а й мы погибнем,
но город спасем...»
Стрела
самолета
рванулась
с небес!
И вздрогнул от взрыва
березовый лес!..
Не скоро поляны
травой зарастут...
Л город подумал:
«Ученья идут...»
В могиле лежат
посреди тишины
отличные парни
отличной страны.
Светло и торжественно
смотрит на них
огромное небо —
одно на двоих.
Т А Е Ж Н Ы Е Ц В Е Т Ы
Не привез я таежных цветов —
извини.
Ты не верь,
если с к а ж у т , что плохи они.
Если кто-то соврет,
что об этом читал...
Просто
эти цветы
луговым не чета!
В буреломах, на к р у ч а х ,
пылают ж а р к и ,
к а к закат,
к а к облитые кровью ж е л т к и .
88
Им не стать украшеньем
городского
стола.
Не для них
отшлифованный блеск