Понедельник. Сейчас приперся на зарядку отрядник и уже во дворе подошел и сказал мне, что Одинцов (опер) написал на меня рапорт за то, что я с ним не поздоровался. Вчера, когда мы только что вышли со свиданки и стояли у вахты (я, понятно, со своим баулом вышел последним и стоял от вахты дальше всех), – Одинцова я вдруг заметил на крыльце (и еще не сразу узнал), когда он всем скомандовал подходить к нему и записываться в какой–то список. Кто–то впереди меня спросил, за что он записывает, и я подходить не стал. Но эта мразь все равно уже узнала меня и записала. Сейчас зашел отдать отряднику заявление на следующую длительную свиданку, пока он не успел законопатить меня в ШИЗО. Он сказал на мой прямой вопрос, что в ШИЗО пока не закроет, но выговор мне будет. Еще один. С третьим уже можно ехать в ШИЗО. Видимо, надо готовиться. Самая большая проблема – на кого оставить на 7–15 суток мои тут вещи, в условиях постоянных шмонов, комиссий и пр. (Ходят слухи что как раз сегодня приедет какая–то комиссия.) Оставить абсолютно не на кого, и вещи будут заведомо разграблены, кроме тех, что я смогу взять туда с собой. Плюс – отрядник сказал еще одну забавную вещь: в ответ на упоминание мной слов Милютина, что у отрядника лежит на меня целая “простыня” с нарушениями, отрядник раскрыл секрет: оказывается, он до сих пор держит у себя тот рапорт, от 28 апреля, не подписанный Милютиным, когда 2/3 отряда раньше времени ушли с ужина, а он (отрядник) вдруг приперся и переписал оставшихся...
15–13
Комиссия! Комиссия!! Комиссия!!! Мы ждем ее! Сбор в “культяшке” (без меня) и крики шимпанзе, несущиеся по всему бараку. Оно же, проверяющее лично перед обедом, насколько все убрали баулы, “шкерки” и пр. “лишние вещи”, но моих баулов не заметившее. Оно же, бешено горланящее после выхода из столовой на далеко (как всегда) разошедшуюся толпу, – видимо, теперь эти блатные твари блюдут “мусорской” режим еще больше, чем до того. После обеда я вынес телогрейку и обувь в раздевалку (бегать, смотреть, не пропали бы), быстро расстелил свое спальное, красное одеяло, а баул с продуктами засунул под свою шконку, хотя обычно он стоит под соседней. Ну, и баул с вещами у меня там стоит, как всегда. Шимпанзе, слава богу, их не заметило, хотя баул со жратвой после вчерашней передачи со свиданки был огромный и вылезал с обеих сторон. Но его заметила другая блатная нечисть, наглое животное (точнее, насекомое, – для животных такие сравнения оскорбительны). Ну, делать нечего, пришлось, под ехидные издевки насекомого–ключника–каптерщика, тащить в проклятую каптерку, на поток и... Это вынужденное подчинение насилию, точнее, даже его угрозе, – ясно, что на малейший шум, вызванный моими контраргументами, немедленно прибежит бешеное ш., и начнется тот же “базар”, что им в середине сентября. Правда, на сей раз, конечно, не может быть и речи о хоть каких–то разговорах и тем паче попытках аргументов в адрес этого бешеного существа...
Итак, ждем комиссию. 99%, что она не дойдет до нашего барака, даже если и будет ходить по баракам. Грустнейшие мысли о том, что после первого же попадания (уже явно неизбежного) в ШИЗО – придется начинать все сначала в смысле обеспеченности предметами 1–й необходимости. При первой же комиссии или шмоне (а они непременно случатся за время моей отсидки) вещи будут либо выворочены из баулов, как давеча, и разграблены, либо оттащены в каптерку и разворованы там... Ждем комиссию. Дотянуть бы только до ужина, – после него ждать уже не имеет смысла, но тогда встанет тяжелейшая задача – забрать баул со жратвой из каптерки. Насекомое–ключник глумливо до такой степени, что запросто может отказаться мне ее открывать, – придется ждать, пока полезет кто–нибудь другой... Тоска от всего этого страшная, какое–то невыносимое напряжение безысходности и безнадежности в душе. Тупик, глухая стена, – как ни мечтай, спокойно, без комиссий, шмонов, вымогательства денег и просто тупой агрессии дебилов тут жить не дадут. Ну 2, 3 дня, ну неделя спокойная – а потом опять!.. Единственный просвет на душе – что вот, осталось уже всего (всего!.. :) 839 дней, и с каждым днем остается все меньше, и каждые 100 дней теперь будет меняться первая цифирка в этом заветном числе... Тошно настолько, насколько это вообще можно представить, – еще хуже и тошнее, как обычно, было мне только в 3 дня свиданки, наполненные неизвестностью и – потому – самыми ужасными предчувствиями, во многом и сбывшимися. Хуже долгой неизвестности нет вообще ничего. Кто поймет, и кому это вообще расскажешь (кроме матери, но она плохой слушатель) – какая там охватывает тоска, на этих свиданках, когда телесно и мысленно отстраняешься от всей этой повседневной барачной жизни, смотришь со стороны – и понимаешь, какой же это ужас, повседневный, длящийся кошмар, и такого кошмара тебе предстоит еще 2 с лишним года, и надо как–то, любой ценой, выбираться отсюда, но кто тебя отпустит, и не выбраться тебе никуда, но и сил нет больше терпеть, и выхода нет никакого... Там проходишь ты каждый раз все круги ада, все пытки и мучения, которые только бывают, – моральные, разумеется. Состояние полного и безнадежного тупика... Сейчас все же нет этой тягостной неизвестности , – да, еще один выговор, но не ШИЗО (если подонок отрядник не наврал, конечно). Да, баул там, в каптерке, и в каком виде получишь его обратно – черт знает... Но это все же легче. Проходить сквозь унижения, быть под непререкаемой властью бешеной шимпанзятины, ждать с неотвратимостью надвигающихся репрессий, ШИЗО, м.б., нового дела и нового срока – это моя судьба, да? Революция, борьба за свободу, за права... Против государства, – но его союзником неожиданно оказывается еще и это бешеное ш. Никаких слов, никаких доводов не только не воспринимается, но и просто не понимается (как показал сентябрьский опыт). Все равно что отстаивать что–то, споря с охраной Освенцима или Дахау...
Вернулся Сапог из больницы. Хотя уже, как он уверял, до своего освобождения 22 декабря не вернется. Мразота старая, когда ж ты сдохнешь...
А комиссии, пока пишу, разумеется, нет как нет. Уже 15–50. Но они, скорее всего, приехали на всю неделю, так что завтра все начнется по новой...
С лета (или с весны) сегодня был 1–й случай, когда блатное насекомое заметило мой неубранный баул и – непререкаемым тоном – приказало убрать. Ублюдок...
2.12.08. 17–45
Все–таки эти мрази впаяли мне свой “устный выговор”. Только что, как пришли с ужина, отрядник специально за этим вызвал к себе. Расписываться я, разумеется, отказался, – в знак протеста. Значит, и вчерашний телефонный звонок матери Милютину не помог... Давно я знал, что администрация ИК–4 состоит из подонков, а сейчас это подтвердилось еще раз и с особой убедительностью. Пространства для маневра больше нет: за следующую “провинность” неминуемо законопатят в ШИЗО, а что будет за это время с моими вещами и бумагами – бог весть...
Выцарапать свой баул вчера из каптерки и впрямь стоило больших усилий, в том числе – почти целого вечера ожидания, пока там то будет свободна “сушилка” (из которой дверь в каптерку), то еще что–нибудь, под глумливые перехихикивания наглых, циничных, омерзительных малолеток (21 год; по стене бы их размазал, честное слово!..). Сегодня 2–й день “комиссии” прошел спокойнее. Она, разумеется, не ходила по баракам, как и вчера, но вдруг утром обозначилась в местном ПТУ, – именно из–за нее моего соседа, 50–летнего алкаша, вызвали туда звонком с вахты. С самого утра, сразу после завтрака, я опять расстелил свое красное одеяло (и сейчас сижу на нем), но сегодня такого “каптерочного” психоза у блатных уже не было, – все всё туда уже утащили вчера, сегодня только лазили что–то брать или класть. Хотелось бы, конечно, чтобы завтра уже от “комиссии” не осталось и следа; но увы, видимо, она в самом деле (как сказал тут один) просидит тут до пятницы, 5 декабря.
4.12.08. 9–38
Комиссия уехала еще вчера. После ее отъезда – еще до нашего обеда – вырубили свет, так что ларек не работал (вчера была среда) и потратить там деньги не на себя мне не довелось (о чем я вовсе не жалею). Зато с утра, пока комиссия еще была, – идем на завтрак мимо 5–го барака, смотрим – весь 5–й барак стоит во дворе, а у их калитки, снаружи, – несколько, типа, ОМОНовцев с дубинками, щитами (точно такими же, как на воле в 90–е годы, когда ОМОН разгонял анпиловцев, а те забрасывали его камнями) и в бронежилетах. Вот те раз, думаю! Что же вдруг случилось, ведь все было в зоне тихо–спокойно еще вчера вечером!.. Но на выходе из столовки встретил одного знакомого с 12–го, спросил его (они в том же здании, что и 5–й, с другой стороны),и он сказал, что это наши же “мусора” в бронежилетах и со щитами, – какие–то учения у них, что ли; короче, показуха. И точно: когда шел обратно из столовой, “мусоров” уже не было, двор 5–го был пуст, и только из дверей, ругаясь, выскакивали с пакетами отставшие и бежали в баню...