Споры, ссоры, дискуссии с Е.С... Утомительные и пустые – в основном потому, что в окружении уголовников в бараке я не могу говорить все, что хотелось бы сказать. О методах (ненасилие или же террор), о нравственных принципах, и т.д. и т.п. Вчера (?) ее забрали в ментовку с какого–то одиночного пикета (подослали провокатора с плакатом, чтобы был уже не одиночный), и мы говорили с ней, пока она сидела там; потом отпустили, а суд назначили почему–то не на следующий день, как обычно, а на 27–е.
19.5.08. до подъема
Невыносимо, абсолютно непереносимо – до отчаяния, до смертной тоски, до беззвучной внутренней истерики, – просыпаться здесь среди ночи и вспоминать все, где ты и почему, и что еще почти 3 года впереди, 3 года такой жизни; просыпаться утром – и с первого мига знать, что самое ближайшее, непосредственное твое будущее – зарядка, а более отдаленное и глобальное, после завтрака – шмон... И больше нет ничего в этой жизни – лишь зарядки, да шмоны, да походы в столовую за несъедобной баландой, да – в любой момент – “рапорты” и нежданные неприятности от “мусоров”, да стычки, “наезды” и злая грызня с уголовниками, их драки и перебранки... Загробное существование, в котором мысли о доме, воспоминания о прежней (светлой, как теперь ее отсюда видишь) жизни – лишь растравляют душу... Не вынесу я еще 2 года и 10 месяцев здесь, – сойду с ума намного раньше, если смерть физическая меня не приберет (дай бог...).
Часы с ночи опять стоят, так что даже времени не знаю. Но уже совсем светло за окнами, – скоро опять вставать, и понесся по все тому же заведенному, неизбежному кругу еще один день, будь он проклят...
Это то самое страдание, которым “все очищается”, по Достоевскому; но и – такая боль, которую не так–то просто вынести, чтобы ею очиститься...
12–20
Веселенький выдался понедельник! С утра – пошли на завтрак, но только дошли до 12–го барака – поворачивают всех назад: проверка по карточкам! Вернулись (другие отряды тоже гуляли в “локалках”, ждали, вместо того, чтоб спать), потусовались 10–15 минут во дворе, – “пойдемте на завтрак!” и никакой проверки. А вот только что, перед утренней ежедневной проверкой – опять “мини–шмон”, 2 “мусора”, и на сей раз уже и у меня. Вынули часть вещей (хорошо хоть, не все) из обоих баулов, подняли матрас, залезли даже в пакет с чайником. Сидел рядом на шконке, шмонал – и пару раз настойчиво спросил: “Все нормально?”. Я промолчал – слова тут бессильны, только стальной прут тут помог бы, если не пистолет... А целенаправленный шмон в моих вещах – видимо, по доносу, до сих пор ведь не бывало...
18–40
Мрачная новость: оказывается, прошлогоднее дело в Нижнем по номеру “РП” еще аж от марта (января?) 2006г. – не заглохло! Майсурян говорит, что сегодня (?) какой–то гражданский суд в Н.Н. признал этот номер “экстремистским”. Правда, какой смысл в гражданском решении по этому поводу, я не понял. Но при этом, как он говорит, в сообщении агентства упоминалось и уголовное дело. Следователь по нему приезжал ко мне сюда в июле 2007, почти сразу, как я сам прибыл в эту зону; показания давать я ему отказался наотрез, а больше, кроме свидетеля, нашедшего и принесшего номер, у них ничего нет. Есть распространение “неустановленными лицами”. Но все равно новость неприятная.
Вызвали в спецчасть – пришел отказ на мою надзорную жалобу в Мосгорсуд, а с ним вернулись и копии – приговора и кассационного определения, теперь пойдут на следующую подачу на УДО...
Первая гроза в этом году здесь. Выходили на ужин – как раз начинался дождь (а хмурилось еще с обеда). Пока дошли (добежали) – ливень, а вышел я оттуда – уже нет его. За пару мину хода до столовой я промок до нитки, и бурду их (“рассольник”) заведомо не ем, но – заставляют ходить...
В бараке все как взбесились. После дневного мини–шмона “обиженные” вдруг в полном составе, вынеся все шконки, переехали из секции в холодный “тамбур” – фанерный предбанник, пристроенный к бараку, с протекающей крышей, куда только на днях выставляли все ящики для обуви, а сейчас унесли назад, в раздевалку. Остальными идиотами в бараке – “мужиками” – тоже овладела внезапная “охота к перемене мест”, и вот сейчас они увлеченно, со стуком и грохотом, перетаскивают свои шконки из середины барака на это освободившееся место, напротив меня. Как взбесились, ей–богу... А дверной проем на входе в барак, где все равно нет двери (снята и стоит рядом), завесили кружевной занавесочкой. Да, забыл: на “продоле” уже поставили новую СДиПовскую будку, на днях она, увы, начнет функционировать...
22.5.08. 11–15
Ничего не происходит вот уже 2 дня. Но, по этой логике, сегодня что–нибудь таки должно случиться. Пакость какая–нибудь.
Даже утро прошло сегодня, на диво, без шмонов и без беготни шмон–бригад по “продолам”. Вчера они вроде бы заходили на 5–й барак, но что–то быстро ушли оттуда.
Юного моего соседа–грабителя наконец–то закрыли сегодня в ШИЗО (и с ним еще 4 человека). Наконец–то – потому что он собирался туда еще дня 3 назад и на 15 суток, а поехал сегодня всего на 6.
“Крахи, быстро построились и упорхали отсюда!” – фраза Агронома (майор Степанов) под общий смех 13–му отряду позавчера у столовой, после завтрака. “Крахи” – это инвалиды, а “крах–отрядом” постоянно называют инвалидный 13–й отряд. Такой здесь язык.
У второго моего соседа, старого алкаша и ворюги, постоянно лежит в тумбочке рыба, даваемая в столовой. Ест он вообще мало, про эту рыбу то ли забывает, то ли специально держит, – в общем, она тухнет, и из его тумбочки постоянно жуткая вонь этой тухлятиной. Рядом лежать невозможно. Сегодня утром почувствовал, как проснулся, еще до подъе [оборвано]
17–42
Пакость случилась, но не та, о которой я думал. Е.С. обнаружила на сайте “Свободного слова” “Дар напрасный...” – и окончательно отказалась делать обо мне сборник, уже почти готовый.
Настроение какой–то мутное, как спросонья. Не плохо и не хорошо, а как–то непонятно, неясность какая–то в голове, как туман. Пишу вот сейчас – и как–то даже ручку в пальцах держать неловко, неудобно, как будто разучился писать. Что со мной, не пойму...
Это, конечно, поражение в борьбе. Это – еще один кусок, с треском вырванный из хоть какого–то подобия смысла в моем здесь сидении. Смысла в нем и так нет никакого, а теперь – уже вообще отрицательная величина. Ну да и – черт с ним, с этим сборником! Не хочет – не надо, пусть не делает. Все равно тиражом он будет (был бы, точнее) мизерным, экз. 500, ну 1000 дай бог, – это смешно, это “ни о чем”, как здесь говорят. Променять на этот мизер свою свободу слова я никак не могу, – особенно учитывая, что ОТСЮДА любое слово весит больше и стоит дороже.
И со стихами что–то полный швах. Не идет, не пишется ничего больше, сколько ни напрягаю отупелый мозг. Есть пара хороших первых строчек – и все, дальше никак не идет, тупик, хоть тресни.
Прочел все тома “Красного колеса”, что у меня были (2), прочел “Дневник неудачника” Лимонова, дочитываю вот сейчас книжку новейших рассказов Солженицына, переданную Е.С.. Через 2 дня, на 3–й – очередное длительное свидание с матерью.
23.5.08. 8–42
Не каждый день просыпаешься с такой ненавистью, как сегодня. Не только тоска, как обычно, подавленность или отчаяние, – но и лютая ненависть к ним ко всем! И к тем, кто загнал сюда, и ко всем, кто здесь окружает, ко всем к ним, которые – формально – вроде бы ни в чем и не виноваты, но среди которых находиться – само по себе оскорбительно для человеческого достоинства... Я писал об этом тут уже не раз, но это чувство давит все сильнее: только за то, что чужие, и все вокруг чужое, только за то, что не свое, не нужное тебе, абсолютно неинтересное, никчемное, вне тебя и твоей жизни лежащее, – только за это одно уже можно насмерть возненавидеть все и вся, во что загнали насильно и в чем – чужом и чуждом – силой принуждают жить день за днем, год за годом...
Принесли вчера вечером новую палку (трость) вместо сломавшейся старой. Отдал я за нее блок и 4 пачки сигарет (“Святой Георгий”) – это главная валюта здесь. У прошлой палки сломалась ручка – именно ручки у них и ломаются чаще всего, а вытачивают их из дерева – красивые, резные, фигурные – прямо здесь же, на зоне (на “промке” или на “кечи”). А сейчас, утром, пока пил чай, мой сосед Коля (спец по дереву, лесу, лесоповалу и пьянству) показал мне то, чего я сам бы никогда не заметил: на ручке этой новой палки он разглядел трещины. Все покрыто лаком, не особо и видно, но, естественно, заранее треснутая ручка сломается еще быстрее, чем сломалась прежняя (с прошлого августа держалась).