А до этого, да и после – они все наскакивали, визжали и лаяли на меня! О, как они визжали, радуясь поводу выплеснуть всю свою застарелую, с сентября 2009 еще, ненависть ко мне, порожденную элементарной завистью (как же – ем все время колбасу у них на глазах, а им не даю...), но в итоге вся эта их истерика доставила мне (особенно когда я понял, что вещам моим ничего не угрожает) немалое удовольствие: оказалось, что я могу еще держать удар! Что я в состоянии по–прежнему отбрехиваться в одиночку от целой стаи этих разъяренных шавок, да и физически они мне не так уж страшны – один из старых “козлов” 11–го, потеряв терпение заставлять меня убираться, заорал было что–то угрожающее, о намерении меня ударить, возникшем у него. Но когда я спокойно ответил: “Давай, попробуй. Иди сюда...” – эта тварь заткнулась, и продолжения не последовало. Та самая тварь, что чуть не ежедневно лупит палкой “обиженных” работяг – и молодого, и старого – за плохую (якобы) уборку и пр., зная, что уж те–то точно отпора не дадут, что их МОЖНО бить...

Конечно, все, что они мне орали и визжали, я уже не вспомню, да это и не нужно. Больше всех, повторюсь, орала, “воспитывая” меня (и начав с того, что объявила мне: “Ты – черт!” :), долговязая ехидна; но она уж слишком слаба со мной как спорить, так и драться (единственное преимущество – высокий рост). Очень нервно среагировала, когда я сказал: “Ты – идиот конченный!” и обосновал тем, что стоит только раздеть и посмотреть на наколки. Под конец убийца Маньки и “молотобоец” хором заорали, что, мол, Палыч им обещал по выговору за плохую уборку секции, и “молотобоец” заявил, что если ему и впрямь вынесут этот выговор, то он меня... не помню точно, не то на улицу выкинет вместе со шконкой, не то в “фойе” выселит, и т.п. Это, кстати, несмотря на то, что не трогать меня ему персонально еще зимой говорил “телефонист” (со слов “телефониста”, конечно). Но тут уж я применил другую тактику: когда “молотобоец” со своими угрозами подошел ко мне близко, я пригласил его сесть и стал ему объяснять, что и как. С первых же слов его враждебность удалось почти преодолеть: он–то (со слов другой “козлячьей” мрази) думал, что я не “даю за уборку” (т.е. курева уборщикам), и сразу смягчился, когда я сказал, что дал только позавчера пачку 2–м уборщикам секции. Затем я стал растолковывать ему, что выговора не по делу есть повод для жалоб; что выкинуть меня по своему произволу никто никуда не сможет – я устрою с воли такой поток жалоб, исков, публикаций в СМИ и т.п., что для виновных зэков дело кончится как минимум изолятором; что вообще–то уборка не должна мешать жить, постоянно не давать ходить, сидеть, хранить вещи, и т.д. и т.п.; рассказал историю, рассказанную мне еще в том году соседом–сапожником, бывшим СДиПовцем (сейчас он на 1–м бараке): что, бывало, с будки–“поста” приходишь на 2–й барак в туалет – а там вечно уборка, как ни придешь, и не пускают в туалет! Рассказал и старый советский анекдот про армянское радио: “Войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется”. Мне кажется, его проняло: достучаться до его куриных мозгов (все ушло в мышцы :) я все же смог – особенно судя по реакции на анекдот. По край ней мере, орать и угрожать он перестал и отвалил уже в спокойном состоянии.

Чем все кончилось? Да в общем–то ничем. После того, как “обиженный” подмел, никакого мытья не последовало, все стали задвигать шконки–тумбочки; я, не в силах сам, попросил соседа – обезьяну–уборщика; хотел было “ночного”, постоянно живущего на моих сигаретах, и даже заранее, в самом еще начале скандала, попросил его потом помочь; он согласился. Но на него тоже начали “наезжать”, сравнивать со мной, обвинять в том, что он тоже “черт”, не моется, и т.д. – и он, взяв ложку, пошел в 16 часов на обед для “ночных” – и пропал, появился только в 8–м часу вечера, перед проверкой. Я уверен, что это не случайно, что он специально свалил, чтобы не слушать эти “наезды”, не помогать мне и не быть приравниваемым ко мне. Что ж, “друг” познается в беде...

В сухом остатке все получилось даже лучше, чем было. Шконку придвинули не так почти вплотную к стене, как раньше, а немного посвободнее, и мои вещи, которые я опять туда, за торец, сложил, теперь держать там удобнее, больше места. К тому же, с 2–х сторон этот “погреб” я выгородил дощечками, чтобы ничего не уезжало под кровать. Верхнюю тумбочку со своей посудой и пр. “козлы” не стали ставить назад в мой проходняк, а воткнули в соседний, где как раз на днях не стало верхней тумбочки. Сумки так и стоят под шконками – никто после ухода Палыча больше не заикался о каптерке (хотя сама эта тварь придет – и опять будет наседать, конечно...). В продуктовом бауле остались лишь несколько банок и шоколад, а если никто не будет докапываться до самого 10–го мая – то не останется ничего, все уберется в тумбочку. В общем, все не так уж плохо пока, и из вчерашней бури и грозы я вышел сильнее и увереннее, чем был до нее. :)))

3.5.10. 8–38

По сравнению с предыдущим – вчерашний день был довольно спокойным. Главным событием дня стал обход бараков Макаревичем, о чем Палыч возвестил еще на утренней проверке. Обещал приход “Макара” в 2 ч. Дня и сказал, что, мол, вещи из–под шконок лучше уберите сами – м.б., имея в виду меня. Но особо не свирепствовал, не докапывался до моих баулов, да и такой безумной суеты и беготни, как обычно, в этот раз не было – у всех и так все убрано, ЧТО еще убирать–то? Суетился и показушничал зато сам Палыч – после проверки велел срочно тащить ему с 6–го стенд с бумагами – типа, в каждом бараке должна быть такая “доска объявлений” от начальства.

“Макар” поперся не в 2, а где–то около 4–х только, и то сперва на тот “продол”. Шлялся там очень долго; потом таки поперся на наш – и сразу “дальше по продолу”, в конец. Палыч, поджидая его, гулял по двору 11–го. А подходило уже время ужина (17–20 где–то – по воскресеньям–то на час раньше), и я боялся, что если эта харя в погонах явится сюда, когда все будут в столовке – Палыч ей специально настучит, и она выкинет мои вещи. Но все обошлось – буквально минут за 10 до ужина Макаревич с Махневым вернулись, не зайдя на 11–й, но прихватив с собой Палыча, поперлись с “продола” в столовку. А когда туда пришли мы, “Макара” уже не было и там – свалил, слава богу.

А между тем, уже, считай, лето. Дожди, сырость – и первая зелень, которой покрылись пока лишь кусты во дворе, и цветущая, с сережками, но без листьев еще, береза во дворе 1–го барака, под окном “курилки”... Свежесть, лето, жара, дожди, зелень – последнее лето здесь. Так заманчива эта пора, так ясно, живо вспоминается каждый раз, как мы куда–то ездили с матерью, гуляли по лесу с Ленкой, так тянет пройтись тем лесом еще раз, вдохнуть эту свежесть, этот сырой, после утреннего дождя, воздух, ощутить эту зелень, эти деревья, прелесть этого старого деревянного домика у Ленки на даче, когда приезжаешь туда первый раз в году... Столько воспоминаний, столько предчувствий и грез будит в душе эта пора, эти начинающие зеленеть деревья, кусты, дожди и облака... Все было – но вот будет ли что–нибудь? Если выпустят отсюда, дадут вернуться домой – то все с нуля, все с самого начала, на пепелище... Ну да ничего, в следующем году в это время я уже буду дома, и березы под моим окном уже будут зеленеть – в Москве они ведь зеленеют раньше...

Началась 46–я неделя до конца, сегодня понедельник. Мне остался тут 321 день, 10 с половиной месяцев.

15–52

Короче, великий субботник, растянувшийся на несколько дней и чуть запоздавший. Двор уже вскопали, теперь красят забор “локалки” и пожарный щит, прибитый только сегодня в “курилке” на улице (раньше висел на стене самого барака). По всей зоне, по всем дворам –вскопка–уборка–покраска заборов и т.д. Палыч, естественно, опять здесь, но мои сумки пока что не трогает.

Только что долговязое, омерзительное на вид наркоманское блатное чмо, типа “смотрящего” за этим бараком, приходило в эту секцию разносить “молотобойца” за то, что у него завелась “труба” (довольно давно уже), а он и сообщить этому “наркоше” так и не подошел, и – главное – “пользы” от него нет, и от того, что у него эта “труба” – типа, лежишь ты тут балластом, и все. Короче, ругались 2 подонка, и послушать (на нормальной громкости) все это было очень забавно. “Молотобоец” при блатных (даже 2–х) тут же утратил всю свою обычную наглость, кулаками не махал, по мордам их не хлопал, а говорил, как бы оправдываясь. Мол, польза есть: всем даю звонить, кто просит (наркоша как раз напирал, что, мол, давай другим звонить – вот и будет “польза”); проиграл тут приличную сумму – а с проигрыша ведь 20% идет на блатное “общее” (наркоша тут же ему отвечал, что это, мол, твое личное – сел поиграл; тебе захотелось проиграть – ты проиграл); с другой стороны – “молотобоец” высказывал жуткую обиду, что ему тут не дают заниматься “железом” (видимо, тягать гири, штанги и пр.) в “спортгородке” – он на это жутко обижен и ничего делать не будет. Блатной наркоша ему на это отвечал, что, мол, раз от тебя нет “пользы”, то тебе никто и не даст “железо”. В общем–то, блатное это чмо несло обычную, уже хорошо мне знакомую блатную демагогию о мифической этой “пользе”, – вроде как всё, что у тебя есть, отдай типа на “пользу” всем; но реально всё, кроме дешевых сигарет, карамелек и чая, пойдет одним лишь блатным. Хотя оба – конченные подонки, но “молотобоец” в этой демагогической дискуссии ни о чем и то выглядел приличнее.