А сегодня утром, идя в баню (вдвоём с "общественником", за которым я увязался самовольно, так как если идти в баню со всей толпой, то приходишь последним, когда все скамейки для раздевания давно и плотно заняты, не говоря уж про "лейки"), встретили "шмон–бригаду", шедшую, как оказалось, не к нам, а в 8–й отряд. Что уж они могли там искать? Там и так постоянно то шмоны, то ещё что–нибудь: отряд неспокойный, один из самых бузотёрских во всей зоне, пользующийся поэтому повышенным вниманием начальства. Таким образом, подтверждается мой вполне очевидный вывод, что шмоны у этой пятнистой (в камуфляже) нечисти – это просто такой способ наказания, способ испортить жизнь тем, кто не нравится и мешает, поскольку бить в открытую – это чревато, а шмон – это вполне (как бы) законное "оперативное мероприятие", хоть каждый день можно проводить...
И в этом вот аду предстоит просидеть ещё 3 года. О чём же ещё писать, кроме тоски?.. Нет, конечно, воля к борьбе и вера в конечную победу присутствует в душе, – но она присутствует как фон, где–то на заднем плане, не требуя ежедневной перепроверки и подтверждения. Сломать им меня не удалось за эти почти 2 года и не удастся впредь, – никогда, ни на воле, ни в тюрьме, как бы ни старались, в состоянии ли я ходить или уже нет. Пока я жив, я всё равно буду с этим государством, с этой империей воевать, не на жизнь, а на смерть, до полного её уничтожения, – как смогу, но в основном словом, конечно. Это – основное, неизменное, то, что записано постоянно на, так сказать, "жёстком диске" в голове, как в компьютере. А вот в "оперативной памяти", в области сиюминутных, повседневных ощущений и впечатлений от окружающей действительности и от среднесрочных (3 года) перспектив, – мрак, тоска и пустота какая–то... Сидеть с уголовниками само по себе невыразимо омерзительно, как будто с головой погружен в канализационные стоки и принуждён там сидеть, не всплывая, в этом дерьме; а когда подонки в форме начинают ещё и ужесточать свой "режим", а сопротивляться этому невозможно, – уголовники ведь не способны организованно, осмысленно сопротивляться и атаковать Систему, а могут только скулить, выпрашивая себе мелкие поблажки и панибратствуя с начальством, – а в одиночку–то ведь тоже особо не посопротивляешься, – вот это настоящая проблема...
18.2.08. 9–05
Не подавать больше никаких документов ни на какое УДО, никаких обжалований, никаких надзорок, и т. д. и т. п. Хватит унижаться, просить, зная заранее, что получишь отказ.
А дождаться мая, когда уже будет по–настоящему тепло, покроются листьями деревья, можно будет выходить в одной рубашке. Дождаться, – увидеть, вдохнуть всеми лёгкими, пропустить через себя ещё одну эту пронзительную весну с её оттепелями, заморозками, пьянящими запахами и синевой, – и под лето, в середине где–то мая, – закончить своё бренное земное существование.
Был момент, – позавчера, в субботу, – когда я считал, что уже окончательно и бесповоротно принял это решение. Хватит, надоело. Всё равно Смерть неизбежна, – так зачем от неё бегать, чего ждать?.. Турник – чуть повыше моего роста, как раз подходящий – я присмотрел в "спортгородке" во дворе барака ещё давно, в том году. А вчера, в дополнение к нему, – толстую стальную балку, торчащую из стены у крыльца барака. По высоте как раз подходит. "Капронки" – очень ценимых здесь толстенных синтетических ниток для прошивки обуви – у меня есть аж целая катушка, спасибо матери.
9–18
Пока писал, раздались крики, что идёт "шмон–бригада". Суки, мразь, ублюдки! Взять бы всю эту бригаду, сколько их там – 8, 10, или сколько, не знаю, – и всей толпой в 100 человек перебить бы, порвать на клочья, чтобы только оторванные руки–ноги в стороны летели, да кровь фонтаном... Но, слава богу, тревога вроде бы оказалась ложной: эти выродки в форме пошли не к нам, а на другой "продол" – в 9–й, что ли, отряд...
Так вот. Дождаться бы, в самом деле, лета, выйти ночью, часа в 3–4, когда вся блатная сволочь уже более–менее угомоняется, беготня стихает и все спят, – выйти в тёплую майскую ночь, под шум деревьев в лесу сразу за "запреткой", под сияние луны, – и повеситься бы на этой "капронке", на этом турнике... Табуретку вот только придётся с собой тащить, чтобы приладить петлю, а хождение по ночам и само–то привлекает внимание, тем более – на улицу (запрещено правилами), а уж тем паче – с табуреткой зачем–то в руках... И не уверен я ещё, что с первого же раза смогу всё как следует сделать и приладить, и что нитка эта, даже свитая вдвое, выдержит (печальный опыт уже есть)... Но решимость порой охватывает такая, что – дождаться бы только этого тепла, этого цветения цветов, этого мая, о котором мечталось и думалось ещё в прошлом октябре, когда по утрам, продрогнув насквозь, по первому снежку и мимо инея на "колючке" и деревьях тащился на завтрак...
Конечно же, все, кому говорю об этом, категорически против. Мать, ребята (вчера об этом я сказал Жене Фрумкину, уже не в 1–й раз; а Люзакову и говорить не стал, – точнее, пытался, но он не понял). Разговоры с ребятами поддерживают, конечно, морально, но... Впереди ведь ещё три года этого бессмысленного существования. Даже работать здесь, как выясняется, я не могу: суперпринципиальная Е. С. не хочет искать и оплачивать нового адвоката, чтобы он приезжал сюда и забирал... такие вот "экстремальные" тексты, как переделанный ещё в первую встречу для Люзакова и попавший к Е. С...
Обидно, конечно, умирать, так ничего серьёзного и не сделав. 34–й год, – уже зрелость и некоторый жизненный опыт, но ещё есть силы, есть энергия – искать себе большое дело, затевать его... Здоровье, правда, уже не то, – обиднее всего, что с ногой такая ерунда, даже быстро ходить не могу, не говоря уж – бегать. Но, думается, сил удержать автомат или гранатомёт и стрелять из него ещё хватит. Да и машины ещё мог бы научиться водить, – отстрелявшись, лучше не убегать, а уезжать...
Помню, в августе 2006, при ознакомлении с моим уголовным делом в тюрьме следователь мне говорил: мы боимся, Борис Владимирович, что вы от слов захотите перейти к делу (и потому, мол, вас сажаем). Речь, помнится, шла об одной моей фразе из какой–то статьи, что–то типа: может быть, руки, сегодня сжимающие поминальные свечи (на митинге памяти депортации чеченцев 23 февраля), завтра будут сжимать автомат, – в это не очень верится, но дай нам бог дожить до такого счастья. Так вот, спасибо следователю, спасибо судье Ишмуратовой и всем–всем–всем, – понимание, что и впрямь пора от слов переходить к делу, браться за автомат, действительно пришло, – благодаря тюрьме и зоне. Большое спасибо.
Только нет на это сейчас, насколько я знаю, ни денег, ни людей. А то бы – взрывы, взрывы, взрывы, обстрелы из гранатомётов, проносясь мимо на мотоциклах, и т. п. Мало ли чего в современном мегаполисе можно устроить, какую "войну в толпе". Вон, по примеру ранней Rote Armee Fraktion (ещё в советской пропаганде эта их акция упоминалась: разгром и сожжение посольства ФРГ, кажись, в Стокгольме), – поехать сей же момент в Киев (лучше нелегально, конечно) и атаковать посольство РФ. Шикарный особняк, помню, на Повитрофлотськом проспекте; уж его–то я обходил и осматривал в 2004 году не зря...
19.2.08. 10–45
Всю жизнь делаю то, чего не хочу делать, что ненавижу всей душой, от чего тошнит. Так вот, помню, все 10 лет ненавидел школу, в которую заставляли ходить (матери не прощу этого никогда). Теперь вот сижу в ненавистной зоне, хожу на обеды и ужины, – смотреть на сечку, от одного вида (не говоря уж о вкусе) которой тошнит... Сейчас вот написал кассационную жалобу по поводу УДО, хотя уже было твёрдо решил, что не буду ничего писать... Русинов, с которым вчера довелось поговорить (вызвал) после получения решения Тоншаевского суда (эх, бомбу бы!..) говорит, что полгода до новой подачи будут в случае кассации отсчитываться не со дня первоначального отказа суда, а со дня отказа кассационной инстанции, то есть Нижегородского областного суда. Доживу ли я до тех пор (это будет уже сентябрь 2008, если не октябрь)? Не уверен.