Я хотел сегодня спросить его, за что он сидит и какой раз, но не успел (а при свидетелях это нежелательно). Конечно, он по своему уровню ничуть не выше своих мучителей, – скорее всего, такой же алкаш и ворюга, как и они, такой же балласт и отброс рода человеческого. По внешнему его виду, во всяком случае, никаких особых достоинств, интеллекта и пр. не заметно. Но всё же – в приговоре его значится "лишение свободы" и не значится ежедневное битьё и унижения как дополнение к основному наказанию. Смотреть на это вблизи тошно, а сделать в одиночку тут ничего нельзя. Поневоле возникает вопрос в голове, – что бы такое сделать с этим народом (а точнее – сбродом), который жить может только вот так, топча слабых и пресмыкаясь на брюхе перед сильными...

Народ – урод, маньяка–палача

Себе под стать избравший президентом,

Является уже не для врача,

А только для могильщиков клиентом.

Сразу же вслед за избиением Трусова произошло вчера вечером в бараке и ещё одно нелепое событие, – на этот раз скорее комическое. Возле "фазы", то есть розеток в стене и приставленного к ним стола, на табуретке стояла какая–то бадья с брагой, ещё не до конца готовой, нагреваемой масляным электронагревателем, включённым в "фазу" (почему тут и поставили) и накрытым вместе с бадьёй одним большим куском простыни. Я слышал мимоходом, как хозяин бадьи хвастался, какая "бомба" у него должна получиться. И вдруг, пока я у себя на шконке пил чай, в "фойе" возле "фазы" что–то произошло... Сперва по возникшей сцене я подумал было, что вошли "мусора" и "спалили" (то есть заметили) эту брагу. Но всё оказалось гораздо анекдотичнее: кто–то опрокинул нечаянно бадью, и всё пойло широким потоком разлилось по полу! Само по себе происшествие смешное, – особенно в том смысле, что несчастные алкаши–уголовники лишились любимого напитка, с такой страстью и нетерпением изготовляемого, – но им, ей–богу, было не до смеха! Особенно забавно то, что случилось это минут за 30 до вечерней проверки, не больше, и у самой входной двери барака. Кинули, естественно, всех "обиженных" и шнырей срочно вытирать лужу с полу, – но запах–то, запах бродящего от плесени (за неимением дрожжей) пойла вошедший на проверку "мусор" неизбежно должен будет почувствовать. Однако, как я понимаю, история последствий не имела, а что уж сказал "мусор", входя в барак, не знаю, так как был в это время на улице.

17–30

Подохнуть бы скорее, – одно только осталось желание, больше нет ничего в душе. Тоска и пустота, бессмысленность жизни и отсутствие будущего... "Нет большего разочарования в жизни, чем освобождение из тюрьмы", – пишет Буковский в мемуарах. Так оно и есть, – даже отсюда я это вижу, как там всё безнадёжно и глухо...

Тяжёлый выдался день. Тяжко жить в атмосфере постоянной грызни, озлобленности и мордобоя. Сегодня прямо в секции били Сапога, – местного клоуна и придурка, полного кретина, если сказать точнее, мешающего всем соседям (как минимум) нормально жить. Но какой бы он ни был, – бивший его блатной выродок, мразь, нечисть, вызывает у меня такое омерзение, что перед ним меркнет всякая вина и весь идиотизм Сапога. Уже давно я понял, что блатные, вся эта шваль и мразь, вся эта воровская верхушка, – это ещё хуже "мусоров", ещё злее, подлее и отвратительнее (перед "мусорами"–то они на цыпочках ходят, трясутся, а морду бить могут только тем, кто заведомо слабее их и не даст сдачи, ну или на кого, в крайнем случае, можно наброситься всей толпой).

В общем, паршиво всё. Посчитал сегодня – оказывается, 705 дней я уже сижу. Всего 705 дней... Всё, что было и не было, все надежды и разочарования, все письма и встречи, три тюрьмы, 2 этапа и лагерь, огромный и страшный кусок жизни, – всё это вместилось в эти 705 дней. Всего–то!.. А осталось зато мне ещё 1120 дней – ровно 160 недель. Когда я начал их считать, в том году ещё, их было 170. Дни тянутся бесконечно, по 16 часов, а недели и месяцы летят... Керсновская, мемуары которой дочитал вчера (их прислала Е. С.), считает, что дни в неволе быстро летят от того, что они бедны событиями, ничего не происходит, а когда день наполнен событиями, впечатлениями, то он тянется долго. Не знаю, может быть. 1120 дней ещё осталось – и нет ничего впереди, никакой надежды на более близкое окончание срока. Чёрт его знает, выдержу ли я их, эти 1120 дней; а если выдержу, то зачем мне это. Не знаю. Я бы охотно согласился умереть сейчас, не мучиться, не продолжать этот затянувшийся дурацкий спектакль, пошедший наперекосяк с самого начала... Вот, свидание должно быть с матерью послезавтра, 26–го, и Женя Фрумкин приедет. Радость вроде бы, свидание, тем более с матерью, а о чём говорить с ней – я не знаю. Она хватается за любую соломинку, верила, как в священное писание, сперва в УДО 7 февраля, теперь вот верит в кассацию по поводу отказа в УДО... Верит во всё, во что приятно, во что хочется верить, а на мои скептические возражения истошно кричит: "не говори мне то, что меня расстраивает, я не хочу слушать!..". Завтра ещё идти после обеда в спецчасть, мёрзнуть там час в очереди. На улице, в холодных ботинках для "спецконтингента" – отдавать эту самую кассацию, плюс надзорную жалобу на приговор. Пойду, отдам, – а толку–то? В общем, тоска...

25.2.08. 15–41

Страна идиотов, ей–богу... Будь ты проклята, страна идиотов! Ну надо же до такого додуматься: оказывается, на воле сегодня выходной, – за субботу, так как в этот раз паскудный праздничек 23 февраля выпал именно на субботу. А так как теперь это официальный выходной, то за него и устроили "отгул" в понедельник, – 1–й идиотизм. (Впрочем, не больший, чем объявить православное рождество официальным праздником в светском государстве и устраивать по этому поводу каждый раз каникулы по 10 дней). Но это ещё не всё: по этому поводу не работает сегодня спецчасть этого проклятого лагеря, – а работает она на приём документов для отправки по инстанциям всего один день в неделю, понедельник. И на полученное в прошлый понедельник, 18–го, официальное постановление суда об отказе в УДО мне в течение 10 дней (то есть до 28–го) надо было отправить кассационную жалобу, уже давно написанную. Один день из 10–ти, – понедельник, 25–е, сегодня. И у этих уродов выходной! Это 2–й идиотизм. Ну, а 3–й, уж совсем мелкий на этом фоне, – что у этих мразей в форме и в штатском, у "начальников" – выходной, ну а зэкам–то они всё равно устроили день по обычному, "рабочему" графику – подъём в 5–45 вместо 6–00 и зарядку, которой по выходным не бывает. Нет, твари, вас можно – и нужно! – только убивать, добром с вами ни о чём не договоришься! Ситуация в этой стране идиотов созрела, – если за ближайшие полгода после "выборов" Медведева не будет никаких решительных и кардинальных изменений к лучшему (а их не будет), то самое время переходить к (полностью морально оправданному) террору.

29.2.08. 8–50

Будь всё проклято во веки веков! А что ещё сказать? Где взять силы жить в этой ежедневной, неотступной, повторяющейся мерзости – и выжить?..

Прошло уже и свидание, обошедшееся на сей раз без эксцессов, без скандалов, ругани и слёз. Мать – как всегда, ничего нового. Теперь свято верит, что меня выпустят осенью, при следующей подаче на УДО. Как бы не так.

Женя Фрумкин – тоже как всегда. Точнее, как в прошлый раз, в июле того года, когда он тоже приезжал на свиданку. Он замечательный человек, но – увы – то ли лишён инициативы, то ли уже стареет; всё новое, активное, что я не то чтобы предлагаю, а хотя бы могу предположить, – всё воспринимается им не только без энтузиазма, но как нечто совершенно несбыточное. Писать статьи, издавать самиздат, проводить митинги, пикеты, временами попадая за них в милицию, – это, конечно, хорошо, но это делалось все 90–е и 2000–е годы, делается до сих пор, а толку–то? И что, так на этом уровне и застрять навеки? И мечтать о "всеобщей политической забастовке", которая для Жени до сих пор остаётся главной недостижимой целью всей борьбы?..