10.2.2008. 8–05

После того, как Тоншаевский суд отказал мне в УДО, на это самое Тоншаево не жалко сбросить атомную бомбу. Мысль эта пришла мне в голову сегодня утром, по дороге на завтрак (только что вернулся). Все правозащитники, та же Е. С. первая, будут, конечно, возмущены таким подходом, будут категорически против даже высказывания этого вслух. Но этим, собственно, я от них и отличаюсь. За зло я считаю необходимым воздаяние, порой – и показательное, превышающее даже совершённое зло.

8–го февраля, на другой день после суда, тут, в зоне, был "кипиш", нечто вроде небольшого бунта. Кто–то, как часто бывает, сцепился с СДиПовцами на "нулевом посту" (ворота и будка возле бараков), кого–то не пускали, кого–то толкнули... В результате собрался народ со всех отрядов, разломал эти ворота (они погнуты и теперь не закрываются), разнёс в щепки все СДиПовские будочки по обоим "продолам" (с 2–х сторон от бараков, за этими воротами), пытались, видимо, штурмовать и барак 2–го (СДиПовского) отряда, – там калитка к "локалке" (забору) была примотана проволокой. Посносили и калитки, и куски заборов на других бараках (в том числе и нашу калитку), но их уже восстановили.

Как ни странно, но обошлось без карательных мер, ОМОНа, "Тайфуна" и пр. Пока, по крайней мере, всё тихо, и очень удобно стало ходить через эти открытые ворота, не упрашивая пропустить.

Впрочем, "это, конечно, хорошо, но мало", как говорил Шендерович. Надо сразу начинать с захвата штаба и вахты и уничтожения всех находящихся там "сотрудников администрации".

13.2.08. 10–20

Тоска, тоска, тоска... Как возникает боль по мере прохождения анестезии после операции, так и у меня – после бурных первых дней сейчас наступает "отходняк" после отказа в УДО, понимание, что придётся сидеть ещё три года, до 2011, до самого конца, и деваться некуда. Хотя мать и уверяет, что Большаков из ніжегородского УФСИНа ей сказал, что с судьёй была обо мне отдельная беседа, что УФСИН хочет меня отпустить, что сам он был на 99% уверен в благополучном исходе... Но результат – налицо, и с ним не поспоришь. Есть, конечно, ещё жалкий, маленький шанс в виде кассации, которую мой адвокат будет писать непременно, да и я тоже могу, несмотря на отвращение к писанию таких бумаг и – особенно – к той власти, которой их надо подавать. Если УФСИН так уж хочет от меня избавиться – могли бы использовать свои связи и влияние в областном суде, дабы отменить решение Тоншаевского. Но всё это – конечно же, из области сказок и несбыточных фантазий...

Наступает "отходняк" и в зоне – после "бунта" прошлой пятницы (8 февраля) и бесшабашной вольницы выходных. Вчера с утра выродок Макаревич и какое–то ещё начальство с ним попёрлись на 12–й барак (самый блатной в зоне), оттуда вскоре "пробили" (сообщили), что всех (не только 13–й, но и прочие, видимо) просят одеться и быть готовыми выйти на улицу. Пошли слухи о приезде ОМОНа, о том, что он уже в зоне, о том, что сейчас может быть то ли побоище с применением дубинок, то ли большой шмон (часто применяемый всей этой мразью в погонах в качестве наказания. И то сказать: ведь избивать людей дубинками через 4 дня после событий, когда в лагере уже давно царит полное спокойствие, – это "беспредел" и скандал, на который разумные люди вряд ли пойдут; а вот шмон – это вполне законное у них "режимное мероприятие", которое можно устраивать "по усмотрению администрации" хоть каждый день по 2 раза. И придраться вроде бы не к чему, – полномочия начальства не превышены, – и жизнь людям этими шмонами, после которых всё приходится часами убирать и складывать, можно превратить в такой ад, что мало не покажется никому...). Но ни того, ни другого не произошло; зато ближе к обеду пошли слухи, что приехала какая–то "комиссия по режиму" (а другие говорили, что "по правам человека"), так что надо, как всегда, "лишние вещи (“сидора”) убирать в каптёрку". Убирать я ничего не стал, только снял с крючка на торце шконки, выходящем в проход, свои 2 телогрейки и "лепень" (робу), положил на шконку. Как раз в это время я был безумно занят: нашёл–таки наконец, идиот этакий, письма от Эделева, вложенные адвокатом в ту же тетрадку, что и поздравительные открытки, и переданную мне накануне суда на нашей встрече в кабинете Русинова. Тогда, в тот вечер, я никаких писем там не обнаружил, только чистые открытки (от Е. С. по моей просьбе); потом хотел проверить ещё разок – так не мог уже найти и саму тетрадь, забыл, куда её сунул. Склероз, увы... А вчера, после обеда, вдруг неожиданно в большом пакете с тетрадями и письмами, лежащем у меня в изголовье под матрасом, нашёл и эту тетрадь, а потом вдруг в ней, совершенно неожиданно, – эделевские письма!.. Так что в ожидании комиссии я был полностью поглощён срочным писанием на них ответа, дабы завтра же (т. е. сегодня) его отправить. А комиссия, как я в душе и ожидал, к нам в барак даже не зашла...

20–50

"Простить – значит наплевать, а я способна плюнуть в любую рожу", – говорит Марина Зотова в горьковском "Самгине". Действительно, плюнуть бы в рожу, от всей души, – и не только всей этой здешней сволочи, и блатным, и "мусорам", и всему прочему "начальству", а – вообще ВСЕМ, всему человечеству! Смачно, с удовольствием, от души, – плюнуть бы им всем в харю и всех послать на ...!

Но уж этих–то, местных, всю эту сволочь – и тех, и других, – пренепременно! Сегодня вечером опять началось: завтра, оказывается, приезжает генерал (говорят, начальник областного УФСИНа), поэтому – опять все баулы убирать в каптёрку. В эту вонючую каптёрку, откуда я вчера только, пользуясь всеобщей суматохой по поводу приезда ОМОНа и пр., вытащил–таки свой баул с одеждой, – о чудо, каптёрка на 5 мин. оказалась открыта! В остальное время попасть в неё, взять, пардон, чистые трусы для бани, невозможно – она вечно закрыта то снаружи, то изнутри, так как эти блатные выродки не где–нибудь, а именно в ней устроили себе переговорный пункт. И не только вещи, но и баул со жратвой, видимо, завтра будут весь день криками и долбёжкой заставлять убрать туда же, – это значит, не есть весь день после завтрака, да и удастся ли ещё вытащить его оттуда вечером? В общем, весь день будет завтра отравлен напрочь, с самого утра (когда он и так бывает напрочь отравлен зарядкой). Мрази!!..

14.2.08. 10–16

Будет ли вообще в этом дневнике ещё что–нибудь, кроме слова "тоска"? И зачем я его завёл? Одно и то же, одно и то же, по кругу, и ещё 3 года сидеть здесь, и деваться некуда, и выхода нет. И вся эта жизнь бессмысленна... "Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?". И ни впереди ничего – пустота, безнадёга, хоть завтра меня отсюда выпусти, – ни позади ничего, одни воспоминания, одни обломки разрушенного счастья, которое было – а ты не понимал этого... Ни впереди, ни позади... Жить с ощущением бессмысленности этого бытия и собственного ничтожества, – и на воле–то тяжелая штука, но там хоть как–то можно попытаться это исправить, что–то сделать, "изменить жизнь к лучшему", а если это ощущение лежит на твоей душе тяжким грузом, а сам ты сидишь в тюрьме?..

15.2.08. 15–17

Дело уже явственно идёт к весне. Когда последние дни выглядывает солнышко, – оно уже явно весеннее, тёплое. До этого за всю зиму, с "бабьего лета", кончившегося в начале октября прошлого года, оно выходило пару раз только в разгар 30–градусных морозов, в декабре 2007. Так что единственная хорошая новость – это близкая весна.

Все остальные новости – мрачные. Продолжается тут, в этой проклятой зоне, "закручивание гаек" и "наворачивание режима", о чём прямо говорят, заходя в барак и собирая всех в "культкомнате", начальнички. Одна такая лекция о необходимости поголовно для всех подъёма, выходов на "проверку" и походов в столовку, была вчера вечером. Зэки пререкались с пришедшим "мусором", спорили, но – спорили по–рабски, как холопы с барином, сам статус которого не ставится ими ни под какое сомнение, а оспариваются лишь отдельные его приказы. Он справедливо заметил, что они спорят, желая выговорить себе хоть какие–то послабления. Да, задача выше у них не поднимается, Я–то в этой "публичной дискуссии" участия не принимал (а зачем?), но, будь эта дискуссия, пересыпаемая постоянными типа "шутками" и "юмором", у нас с ним наедине, непременно тоже "пошутил" бы: "(имя–отчество), как вы думаете, у вас шейные позвонки крепкие? Если, допустим, вы опять зайдёте в отряд с очередной лекцией о подъёме, зарядке и столовой, а из отряда – ну, не все 100 человек, но хотя бы человек 10, например, вдруг захотят все разом, одновременно, взять вас, да и провернуть вашу голову на шее пару раз вокруг своей оси. Как вы думаете, через сколько времени вы умрёте? Через минуту, через 10 секунд, или, может быть, сразу же?" Ну, и ненавязчиво так пояснить ему, что ПОТОМ, после этого события, конечно, приедет ОМОН, всем переломают рёбра, добавят срока и т. д., но, в конце концов, и рёбра (у большинства по крайней мере) срастутся, и срока, даже добавленные, кончатся; а вот он, драгоценный наш начальничек, будет к тому времени давно гнить в земле, и не воскреснет уже никогда, и никакой ОМОН его, увы, не оживит...