Глава 17

Естественная полость земли высотой сорок метров приспособлена немецкими строителями под стоянку двух недавно построенных и успевших пройти испытания летательных дисков.

Лабберт стоит лицом к летательным аппаратам, принцип работы которых до сих пор не укладывается у него голове. Рядом Хорст, он в этих машинах уже кое-что понимает. В свободное время, будучи заместителем Рейхскомиссара, он имеет возможность общаться с избранными людьми, находящимися в карстовом царстве Антарктиды, в том числе с конструкторами новейших дисков.

– Какая досада! – хрипло сокрушается Лабберт. – Уже почти год эти штуки стоят на вооружении, а нормальных пилотов, способных выполнить настоящее боевое задание, еще не натренировали!

– Фридрих – лучший пилот, – возражает Хорст. – Он осваивает эту технику с самого начала её производства.

– Картежник и любитель выпить, может, и хорош в учебных полетах, но трансконтинентальный перелет с фюрером на борту я ему не доверю!

– Вы правы, – кивает Хорст. – Пилот должен быть не только опытным, но и ответственным. Однако давайте смотреть правде в лицо: сегодня у нас таких нет.

– А я о чем говорю? Что же делать, что, что, что?! – Лабберт прижимает пальцы правой руки к запястью левой, измеряя пульс.

– Нужна их помощь, – быстро, почти не шевеля губами, выдает Хорст. – Только они смогут вызволить фюрера из Берлина. Если, конечно, он еще жив.

– Если он мертв, значит, гибель грозит всем нам. Тогда усилия всех прошлых лет были зря. – Лабберт исследует взглядом карстовую пещеру. – Ты прав, без их помощи не обойтись.

– Я могу сам вступить с ними в контакт. Я знаю, как тяжело вам даются эти встречи.

– Не волнуйся, я еще кое на что способен. Вот как меня не станет, роль переговорщика достанется исключительно тебе.

– Да что вы такое говорите, герр Лабберт! Как только мы доставим фюрера, они сразу выдадут нам вакцину от старости. Быть вам переговорщиком еще сотню лет.

Лабберт смотрит опустевшими глазами.

– До того, как это случится, произойти может все, что угодно. Сигнальное сообщение от рейхсляйтера поступило пять суток назад. А он обещал, что передаст послание только в критической ситуации. Война уже давно идет на улицах Берлина. Нет, пять суток – слишком большой срок. Все кончено. И кто в этом виноват? В этом виноват я! Всё, никуда ехать не нужно.

Хорсту знакомы перепады настроения, часто случающиеся с Лаббертом. И если у шефа дрожит рука перед ответственным решением, Хорст, как подобает верному заместителю, перехватывает инициативу.

– Садитесь в машину. Через десять минут будем по назначению.

Электромобиль медленно продвигается по узкому коридору, который сейчас освещают только фары. Крышу едва не царапают свисающие каменно-солевые наросты, образовывавшиеся в этих пещерах в течение многих тысячелетий. Впереди небольшой карман – в него как раз помещается автомобиль.

Лабберт выразительно кивает Хорсту, и тот гасит фары. Становится темно. Они покидают автомобиль, и звук захлопывающихся дверец нависает недолгим эхом.

– Почему они никак не называют себя? – риторически спрашивает Лабберт. – Почему, в конце концов, мы сами не придумали для них имени? Всё они да они… даже между нами, немцами, для их цивилизации нет никакого наименования.

– Придет время, они назовут себя, – коротко и тихо отвечает Хорст. Он знает: стены в этих местах имеют свойство подслушивать.

Хорст идет впереди, Лабберт по его следам. Страшная темень и удушающе влажный воздух создают впечатление, будто они на дне океана, запертые в консервной банке.

– Почему не загораются? – тихо бормочет Лабберт.

Они продвигаются мелкими шажками. Здесь нетрудно напороться на какой-нибудь острый каменный пик, криво торчащий откуда-нибудь из стены.

– Почему, почему, почему, – нервно повторяет Лабберт.

Хорст чувствует: еще немного – и у шефа начнется паника.

Вдруг в темноте вспыхивают две маленькие точки красного цвета.

– Идем прямо на них, – говорит Лабберт.

Хорст волнуется: контактировать он будет впервые. Лабберт никогда не приглашал его в этот сектор подземных лабиринтов, в который строжайше запрещено заходить всем остальным. Гостям здесь четко обозначили границы, заходить за которые они не имеют права.

Две красные точки уже близко.

– Стой, – командует Лабберт. – Ближе подходить нельзя. Теперь ждем, пока красный цвет глаз сменится синим.

– Каких еще глаз? Эти кровавые точки – чьи-то глаза? – поражается Хорст.

– Ей богу, мальчик мой, лучше помолчи.

Проходит минута в кромешной тьме, пока не происходит так, как сказал Лабберт. Но это не просто синий – это леденящий душу индиговый свет. Хорст ощущает, как безобидное свечение двух маленьких огонечков заглядывает ему в душу.

– Знаю, что ты испытываешь. Потерпи, – успокаивает Лабберт, хотя судя по дрожащему голосу успокаивать нужно его.

Спустя несколько секунд, левее относительно «глаз» появляется вертикальная полоска света. Какое-то время ничего не происходит, но затем полоска становится шире и из нее льется нестерпимый ярко-желтый, практически солнечный свет. Хорст закрывает глаза. Лабберт предупреждал: «Смотреть на сияние опасно, нужно ждать, пока оно погаснет, это и будет знаком, что они открыли путь».

– Всё, вперед, – говорит Лабберт, когда в пещере вновь становится темно. Однако не настолько темно, как до этого. Какое-то незначительное излучение исходит из глубины открывшихся каменных створок. В прямом смысле – свет в конце тоннеля.

Хорст издает странный звук, похожий на «ой», когда выясняет, кому принадлежат светящиеся глаза. Возле входа на постамент водружена каменная скульптура животного, напоминающего льва с головой дракона. Зверь-мутант, впившись когтями передних лап в землю, как бы готовится к прыжку. Его чудовищный рот раскрыт, обнажая двадцатисантиметровые клыки.

Открывшийся дугообразный проход по контрасту с тем, сырым и холодным, оставшимся позади, наполнен сухим теплым воздухом. Стены на всем протяжении в необычных наплывах: такое ощущение, что их облили горячим стеклом черного цвета и дали застыть естественным образом. Хорст и Лабберт проходят сорок метров и попадают в округлое помещение с высокими сводами. Под ногами твердая скальная порода. Посередине, примерно на пять метров в высоту, поднимается обелиск, установленный на широком гранитном основании. Пик обелиска представляет собой ярко светящийся многогранный конус, который великолепно всё освещает. Хорст присматривается к этому единственному сооружению и замечает, что все оно буквально изрисовано странными символами. Он вспоминает: точно такие же символы были изображены на машине времени, которую шеф Лабберт использовал в 39-м году.

Свет конуса ослабевает. Хорст взглядывает на Лабберта, и тот кивает ему в знак того, что всё идет как надо. Вдруг к плечу Хорста прикасается чья-то рука. Он резко оглядывается и, шоркая сапогами, отступает назад. Он не верит своим глазам! Перед ним невероятное существо. Ростом чуть выше среднего, огромная голова, накинутый башлык, из-под которого виднеются большие угольно-черные глаза овальной формы. Все его тело закрыто светлой непроницаемой накидкой, свисающей до самой земли. Рукава накидки слишком длинны, но из них все равно торчат тонкие серо-зеленые пальцы в количестве четырех штук.

Гуманоид медленно поворачивает голову к Лабберту и на десятую долю секунды смыкает веки глаз. Тонкая пленочка, закрывающая эти огромные глаза, быстра как шторка диафрагмы фотоаппарата.

– Мы пришли просить помощи, – дрожащим голосом начинает Лабберт. – Для Адольфа Гитлера, – боязливо добавляет он.

Слегка склоняя голову набок, существо впирает в Лабберта свой невыносимый взгляд.