За окнами одного из домов, кроме жужжания мух, слышен мерный однообразный гул. Там школа. Внутри она похожа на любую школу в мире. Мрачные, угрюмые стены — скорлупа школы — не изменятся, пока само общество не сбросит свою старую скорлупу. Ровные ряды низеньких парт, над ними ряды темноволосых детских головок (черные шарики над черными квадратами), а посредине, словно великан среди лилипутов, стоит школьный учитель.

Как и все его собратья на всем земном шаре, он должен совершать чудеса уменья и терпенья, чтобы овладеть вниманием тридцати детских головенок и вложить в них небольшую долю познания громадного мира живой действительности.

Школьного учителя деревни Кавада звали Бальдомеро Сори. Он был человек спокойный, простой и хороший. Все говорили про него: «Очень добросовестный». В тесном сельском мирке его пунктуальность вошла в поговорку. Случись ему когда-нибудь опоздать на урок, люди решили бы: «Значит, часы у нас испортились».

В его взглядах была такая же светлая честность, как и во всей его жизни, а потому убеждения учителя Бальдомеро не всем были по нутру, особенно его воззрения на человеческую солидарность и сотрудничество. Кое-кто говорил про него: «Эге, да он красный!» Но даже те, кто в глубине души, своей придавленной рабской души, дивился, что можно быть «красным» и вместе с тем честным, невольно уважали Бальдомеро Сори.

Совсем иначе относились к нему две главенствующие в деревне особы, носившие черную сутану, — настоятель церкви и его викарий. Оба они ненавидели школьного учителя за его сатанинские взгляды на свободу и общественное благо, тем более ненавидели, что Бальдомеро был человеком безупречным.

Священник и викарий установили над школой надзор, памятуя, что школа — это мастерская, где формируется мысль подрастающего поколения, что надо крепко держать ее в руках, если не хочешь выпустить из рук будущее.

Не так давно был в Испании человек по имени Франсиско Феррер, стремившийся избавить школу от гробовой тени церкви. Феррера расстреляли. Пули изрешетили его грудь, прервав последний, предсмертный возглас, выразивший весь смысл его жизни: «Да здравствует школа!»

После такой победы испанское духовенство еще свирепее ополчилось на школу, пользуясь поддержкой королевской династии (ее портретная галерея представляет собой богатейшую коллекцию подлейших выродков различных эпох), а затем столь же усердной поддержкой фашистской диктатуры. Где владычествует военщина, там правят и попы. И все эти хозяева страны объединенными усилиями возрождают в ней времена инквизиции. Право, ловкачам-краснобаям, пытающимся убедить испанский народ, что в силу непререкаемого закона прогресса он с каждым днем становится все счастливее и свободнее, надо обладать величайшей изворотливостью, чтобы преуспеть в этом мрачном шутовстве.

Итак, приходский священник и викарий, его тень, ненавидели прямодушного и «чересчур независимого» школьного учителя, врага вдвойне для них опасного, ибо он пользовался всеобщим уважением. Однако ни в его поступках, ни в словах явной крамолы обнаружить они не могли и, чтобы расправиться с ним, решили повести подкоп.

В многострадальной Испании священники облечены правом вторгаться в школу для наблюдения за преподавателем и воспитанниками.

В тот день, о котором я хочу рассказать, во время урока дверь в школу вдруг распахнулась, и в ярком прямоугольнике света появились две черные фигуры. Они вошли в притихший класс, уселись и стали слушать.

Сори, нисколько не смутившись, спокойно продолжал вести урок. За партой стоял маленький Хуанито. Оробев от появления священников, а может быть, просто пропустив мимо ушей объяснения учителя, он растерянно бормотал:

— Справедливость… равенство… равенство…

Священник вскочил и, наступая на мальчугана, закричал:

— Это что еще такое?!

Перепуганный Хуанито совсем смешался и, разинув рот, умолк. Четырнадцатилетний Руис, лучший ученик в школе, решил показать, что он слушал учителя внимательно и все хорошо понял. Он поднял руку и, встав за партой, отчеканил:

— Сеньор кюре, все люди равны.

— Неправда! — завопил человек в черной сутане и, бросившись к Руису, замахал кулаком у самого его лица. — Неправда! Сие противоречит учению святой церкви. О равенстве людей нет ни слова в книгах божиих. А святой апостол Павел возвестил от имени господня, что люди были, есть и будут во веки веков неравны.

Священник так орал, что от натуги у него вздулась на виске синяя жила, в уголках губ пузырьками пенилась слюна; викарий в безмолвном ужасе только воздевал руки к небу. Учитель подошел и спокойным, твердым голосом сказал:

— Позвольте, сеньор кюре!

— Что позволить? Что? — взвыл священник. — Позволить вам сеять ложь? Внушать ложь неразумным детям? Как вы смеете говорить о равенстве? Вы распространяете лжеучение, оскорбляющее господа бога нашего! Понятно вам? Дети, слушайте внимательно! Ваш учитель солгал вам!

— Замолчите! — сказал учитель, и лицо его побледнело. Он пристально смотрел в глаза священнику, а руки его чуть вздрагивали. Но кюре завопил истошным голосом:

— Лжете вы! Лжете! И детей учите лгать. Вы изрекаете хулу на святую церковь!.. Справедливость!.. Скажите пожалуйста, далась ему справедливость! Не подобает христианам говорить о справедливости. Это их не касается. Единая есть в мире справедливость — повиновение воле божией. Христианину подобает говорить лишь о вере и любви.

И слово «любовь» он выкрикнул в лицо учителю с такой лютой ненавистью, что Бальдомеро Сори отшатнулся и, бледный как полотно, смотрел на священника широко открытыми глазами. Дети вскочили, заметались в испуге. Учитель, чувствуя, что он губит себя, крикнул:

— Негодяй!

Едва лишь прорезало воздух это слово, викарий кинулся на учителя, схватил его за руки, а кюре замахнулся, хотел ударить. Но, очевидно, викарий держал учителя не очень крепко: раздались один за другим два выстрела. Кюре рухнул на пол и больше уж не пошевельнулся; викарий тоже упал и забился в судорогах.

Учитель опомнился, посмотрел вокруг диким взглядом, выстрелил в третий раз и упал мертвым рядом с этими людьми.

Так умер в 1926 году в большой стране школьный учитель, осмелившийся говорить детям о справедливости.

Лишь несколько газет напечатали сообщение об этом происшествии, но напрасно стали бы вы искать хоть строчку о нем в «большой прессе», — как известно, «большая пресса» ставит своей целью скрывать то, что происходит в жизни.

ПОД ПЯТОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Друзья мои, — те, кто в различных уголках широкого мира прислушивается к моему голосу, — я хочу дополнить мои правдивые рассказы еще одной подлинной историей, и, чтобы узнать ее, мы с вами заглянем в далекие края.

На карте полушарий Западная Африка напоминает межевой план землемера, нарезавшего кому-то геометрически правильными прямоугольниками исполинские наделы, ибо эти участки, почти еще не заселенные, покрывают немалую часть округлой земной поверхности. Однако земли тут отнюдь не были куплены: деньгами пришлось бы отвалить за них слишком большую цену; эти четкие, аккуратные деления на карте обозначают границы колоний — доли добычи, которые присвоили себе великие державы, оказавшись вдруг полноправными владетелями «черного континента».

Высадившись на побережье, вы почти сразу же попадаете в непролазные бесконечные заросли кустарников и деревьев, но посмотрите: знойное солнце спалило их, сорвало с них листья, и девять месяцев в году они стоят голыми скелетами, как наши деревья и кусты в зимнюю пору; зеленеют они только во время страшных тропических дождей.

В необъятных зарослях лишь кое-где, на больших расстояниях друг от друга, раскиданы недавно построенные города с губернаторскими дворцами, с банками и, разумеется, с «туземными кварталами», отведенными для простодушных негров, — эти унылые пустыри, куда они изгнаны, похожи на концентрационные лагери или — если такое сравнение вам больше по душе — на скотные дворы.