Улицы усеяны телами погибших, — так на поле боя валяются искалеченные трупы. Наклонившись, можно разглядеть, что некоторые тела словно еще отбиваются и молят о пощаде. Вот в углу виднеется тело девушки с разбитой о стену головой; застыв в неподвижности, она своими окровавленными руками приподнимает платье, обнажив иссеченные и изрезанные шашкой или тесаком бедра и грудь. Ей, наверно, сказали: «Подними платье, тебя отхлестают», — и солдаты, не щадя сил, отстегали сталью эту юную плоть.

Множество трупов лежало один на другом: детей, девушек, юношей заставляли ложиться прямо на тела своих родителей и одним ударом — шашкой или тесаком — пригвождали их к полу.

Самуил Шварцбард, растерянный и потрясенный, шатаясь, словно пьяный, переходил от дома к дому.

Весь еврейский квартал, залитый резким светом, был мертв. В одном доме он заметил, что за занавесками что-то движется, но когда он показался на пороге, люди эти, перескочив через трупы и разбросанные вещи, убежали: в этом доме, как и в остальных, никто не уцелел, но зато его навестили воры. Повсюду, везде — или почти везде — царила смерть. От этого проклятого квартала, застывшего в пугающем молчании, веяло запахом освежеванных туш. Кровь все еще сочилась из ран убитых, и видно было, как она, медленно и неторопливо, стекается в большие лужи. Вот лежит девочка с очаровательным личиком; должно быть, в свою смертную минуту она инстинктивно натягивала платье, прикрывая искалеченный и пробитый живот; дотронувшись до нее, Самуил почувствовал, что тело еще совсем теплое.

…Нетрудно было понять, чем занимались здесь — с двух до пяти часов — казаки Семесенко и Петлюры, эти вылощенные воины, которые так картинно промаршировали под музыку туда и обратно.

Жилища, залитые светом, были мертвы, но были и дома, погруженные в полнейшую темноту. В них еще теплилась кое-какая жизнь. Там скрывались избежавшие смерти. В знак скорби, а также из страха и чувства стыдливой целомудренности, они погасили огонь и сидели в потемках.

Самуил ощупью пробрался в один из таких домов; там властвовали нищета и горе, там люди протяжно стонали, люди глотали слезы и дрожали, словно деревья под ветром, люди безутешно рыдали. С трудом можно было различить их в темноте, эти неподвижные, застывшие изваяния. Порой он слышал прерывистое бормотание, в котором угадывались бессильные проклятия.

Вот что здесь произошло. Измученного, изрубленного отца семейства заставляли смотреть, как насиловали его жену, дочерей и внучек, насиловали и потом убивали… И все это делалось быстро, по-военному, не теряя ни минуты.

Иногда петлюровцы заставляли матерей самих подставлять своих младенцев под нож; один удар шашкой, нанесенный по шее, и маленькое тельце, истекающее кровью, остается в руках матери, которой через несколько мгновений вспорют живот, — это произойдет тогда, когда она, осознав случившееся, дойдет до грани отчаяния.

В других домах жертв заставляли раздеться догола: целые семьи — тощие старики^,толстые женщины, тоненькие девушки, подавленные стыдом и ужасом, — обнажали свою плоть. «А теперь танцуйте!» И они поднимали ноги, скакали, танцевали, и их убивали одного за другим, и последний из оставшихся в живых все танцевал и танцевал под гнусную ругань палачей, лишь для того, чтобы наконец свалиться с пробитым пулей виском или с пробитой грудью на трупы своих близких.

Некоторых голых евреев подвешивали за руки к потолку комнаты, где пылали в печке дрова. Солдатня забавлялась: а ну, кто сможет одним ударом отсечь большой кусок человеческой плоти! Потом они обжаривали эти куски мяса и впихивали их в рот жертве.

Прежде чем убить человека, они вынуждали его глотать свою одежду. Одного старика, побрив, заставили съесть собственную бороду, а потом, насладившись этим зрелищем, прикончили его.

Молодой Спектор был убит на глазах отца; после этого отцу приказали лизать кровь своего ребенка.

Они отсекали руки, ноги, губы, выкалывали глаза, вспарывали животы беременных женщин, и, если в домах они пользовались лишь холодным оружием, то на улицах стреляли из винтовок и пулеметов по беглецам, которые выпрыгивали из окон.

Для тех, кто уцелел, удержавшись на кровавой волне, — осталась единственная возможность: исходить кровавыми слезами. И они-то очень хорошо знали, что проскуровский погром, который длился три часа и во время которого было убито тысяча восемьсот человек, а пострадало от трех с половиной тысяч до четырех, был лишь ничтожной каплей в огромном «предприятии» по уничтожению евреев, развернувшемся в стране, пока Петлюра держал Украину в своих когтях. Проскуров, Елисаветград, Житомир, Печера, Бар, Тульчин и пятьдесят других украинских городов и местечек стали свидетелями массовых убийств и мучений. С 1917 по 1920 год, по самым неполным данным, было убито сто тысяч ни в чем не повинных людей.

И пусть не говорят: мы преувеличиваем. Имеются протоколы расследований, бесчисленные рапорты и доклады. Вся эта огромная документация не вызывает ни малейшего сомнения, и мы уверены, что существует одна-единственная и неоспоримая истина: множество таких мерзостей еще не раскрыто.

Пусть не говорят: это сами евреи спровоцировали подобные репрессии. Вёдь дело касалось мирного населения, совершенно не причастного к политике.

Пусть не говорят: командир не несет ответственности за опрометчивые поступки своих подчиненных. Как бы ни внушали нам отвращение эти звери в человеческом облике, кои именуются Семесенко, Палиенко, Ангел, Петров, Козыр-Журко и многие другие (которые сейчас, быть может, процветают и преспокойно благоденствуют в некоторых столицах, как, например, бандит Махно в Париже), словом, все те, кто руководил самыми страшными погромами в гнусный период военной диктатуры Петлюры, — мы убеждены, что именно он, Петлюра, несет всю ответственность за происшедшее. Несомненно, то было заранее подготовленное действо, вскормленное национализмом, садизмом и антисемитизмом. Никакая мольба не трогала палачей; они говорили: «Грязные жиды!» — и этого было достаточно. Петлюра молча одобрял и поощрял массовые расправы. После всего содеянного он — для публики — оградил себя смягчающими оговорками. Он заявил, что погромы необходимы для поддержания воинского духа в армии. Тем, кто уцелел после подобного коллективного убийства, он сказал: «Мы ошиблись, сохранив вам жизнь». Что же касается пресловутого бескорыстия этого чудовища, не надо забывать, что почти во всех случаях погромы сопровождались грабежами и тяжелыми поборами. В самом деле, еврейское население довели до нищеты; не говоря уж о том, что каждый десятый был убит. Итак, убийца превращался в вора.

…И вот в тот вечер в самом центре еврейского квартала несколько уцелевших, жавшихся друг к другу людей собрались в одном из уцелевших домов, в котором еще чувствовался трепет жизни…

Передо мной сообщение, опубликованное в сегодняшней газете:

«Скоро перед судом присяжных департамента Сены предстанет убийца, еврей Самуил Шварцбард. 25 мая 1926 года Шварцбард подошел на улице Расина к бывшему казачьему атаману Петлюре, который жил в Париже и в этот час направлялся в ресторан, и, осведомившись, действительно ли это он, уложил его на месте выстрелом из револьвера».

Апрель 1927 года

ВМЕСТЕ

Дом Андреаса.

— Здравствуй.

— Здравствуй, Андреас.

— Входи.

— Какой у тебя странный голос.

— Входи.

— Ладно. А где Рита, Андреас?

— Не знаю. Мы с Ритой расстались.

— Как! Что ты говоришь? Не может быть!.. Такая любовь. Вы же были чудесной, идеальной парой!

— Мы больше не любим друг друга.

— Неужели… Она умерла, Андреас?

— Нет. Рита жива.

— Скажи…

— Это все из-за венгерских тюрем.

— Да, знаю, вы оба сидели в тюрьме, но ведь недолго.

— Недолго? Целых полгода!