Лозунг «Мы хотим вернуться в Россию» получил всеобщее признание среди русских войск. И тогда начальство решило послать солдат в наступление — то есть провести отвлекающий маневр, полезный со всех точек зрения. Ведь когда солдат сражается, он вынужден обращать оружие против врага и убивать, чтобы не быть убитым. Тут уж нет времени думать о чем-нибудь другом, мечтать о свободе. К тому же во время боев войска несут большие потери, стало быть, в значительной степени обезвредится ядовитая сила «мятежного духа», охватившего боевые соединения. Какое удобство для полиции, стоящей на страже установленного порядка! И, наконец, офицеры тоже заинтересованы в наступлении — они на этом зарабатывают ордена и нашивки, а риску для офицера тем меньше, чем выше он по чину. Общеизвестно, что на войне успешное продвижение солдат есть залог продвижения по службе командного состава, — это избитая истина.

Вот почему первую бригаду русского экспедиционного корпуса бросили на штурм форта Бримон. Русские прорвалась сквозь двадцать шесть линий заграждений из колючей проволоки, заняли почти все деревни у подножия форта Бримон. Но самим фортом они не могли овладеть, так как французские войска не поддержали их атаки (что заранее было условлено). В конце концов русским пришлось отступить, они потеряли в бою семьдесят процентов личного состава. Семьдесят процентов, — ведь это более двух третей! Представьте себе гору разбитых черепов, а рядом с ней кучку уцелевших, и вы наглядно убедитесь в реальном соотношении. Оставшихся в живых после этой экзекуции расселили по отдаленным деревням, чтобы бунтарские мысли не могли распространяться.

Борьба между офицерами и солдатами не затихает. Все более многочисленные, настойчивые и решительные солдатские голоса требуют возвращения в Россию: «Мы не хотим оставаться здесь, мы хотим вернуться в Россию, где, по крайней мере, сражаются за справедливое и человеческое дело, за освобождение эксплуатируемых и угнетенных!» А офицеры, желая смирить бунтовщиков, пускают в ход все средства — придирки, угрозы, уговоры, шантаж, жестокую расправу, провокацию и интриги. Стакнувшись с французскими властями, они пытаются вернуть опасные полки, ставшие сознательными, в стадо слепых рабов капиталистического и империалистического «порядка» — «порядка» палачей и паразитов. Солдаты организуются, выбирают свои Советы, устанавливают связь с другими воинскими русскими частями. Офицеры противодействуют этому движению, стремятся изменить сущность, смысл действия Советов. Здесь причудливо переплетается драма и комедия. Французы тоже играют в этих событиях определенную роль. Они решили, что со времени Февральской революции русские войска во Франции должны подчиняться уже не русским, а французским законам. Однако французские законы не признают за солдатом прав человека и гражданина.

Справедливое требование русских добровольцев — вернуть их на родину в связи с изменениями в политической обстановке— отвергнуто, и весь экспедиционный корпус (1-ю и 2-ю бригады) переводят в Ла-Куртин, маленький городок департамента Крез. В лагере в бараках происходят митинги, солдаты твердо и решительно выражают свое простое и ясное требование. Оно сближает и объединяет их, оно звучит как громкий, долго сдерживаемый крик, как однообразный напев грозной молитвы. Они не идут ни на какие уступки. Им приказывают заменить слово «Советы» словом «Комитеты». Они отказываются. 20 июня генерал Лохвицкий отдает приказ солдатам, находящимся в Ла-Куртине, начать учения. Они отказываются.

Тогда прибегают к испытанному средству: к расколу. Их разбивают на две группы. Подготавливают братоубийство, причем второй бригаде, более послушной и лучше обработанной, отводят роль палача. Тех, кто подчинился беспрекословно, переводят в лагеря Ла-Курно и Фельтен, там они устраивают попойки, пьяные драки и скандалы. А всех оставшихся в Ла-Куртине объявляют бунтовщиками. Этих мужественных и непреклонных людей, крепко спаянных единой волей, одиннадцать тысяч. Делается все возможное, чтобы заставить их подчиниться, но удается отколоть лишь жалкую кучку в семьдесят человек. Остальные держатся крепко. Они устанавливают строгий распорядок дня, не позволяя себе ни малейшего отклонения от него, никаких нарушений дисциплины. Они запрещают употребление спиртного. Разительный контраст между разумным поведением восставших и распущенностью послушных рабов в Ла-Курно. Совет восставших солдат неоднократно требовал от золотопогонников, присланных империалистами для переговоров: «Пусть нас отправят в Россию. Мы клянемся честно исполнить долг солдата на родной земле». Из Петрограда приезжает некто Ворков, призывает их к слепому повиновению. Ответ один. Приходит священник и увещевает их патетическим голосом: «Раскайтесь и исповедуйтесь в грехах своих!» Его прогоняют: «Лучше умрем, но не покоримся».

Быстро окинем взором мышиную возню мелкой шушеры: шпионов, доносчиков, провокаторов, — каждый из них дергает свою ниточку, плетет свою интригу. Лакуртинцы оказались в окружении, как в осажденном лагере, который не хочет сдаваться. Им говорят: «Вы мараете воинскую честь». Они отвечают: «Мы защищаем человеческое достоинство». Им говорят: «Вы нас предали. Вы изменники». Они отвечают: «Нет, нас предали. Мы жертвы обмана».

Я хочу, чтобы правильно поняли высокую принципиальность их пассивного сопротивления и тот глубокий перелом, который произошел в их сознании.

Русские солдаты колебались, спорили. Слова «русская революция» горели в их сердцах, но они не стали действовать как фанатики, поддавшись первому побуждению. У них не было никаких агрессивных намерений. Они проявляли полную бездеятельность и даже позволили противникам убивать их — точно так же, как несколькими годами позже индусы под влиянием учения Ганди подставили свои обнаженные тела под английски© пулеметы, бомбы и штыки.

Основной пункт их требований гласил: мы имеем право распоряжаться собственной судьбой, так как революция произвела в России коренные преобразования. Наше обязательство не более как пустой звук: ведь те, кому мы его давали и кто нас обманул — наши прежние хозяева, — сметены мощным дыханием революции. Судьба наша должна измениться, раз перед нами открылась правда. Мы не желаем больше мириться с тем, что нас продали как убойный скот только потому, что Николай II жаждал заполучить Константинополь и поэтому нуждался во французских деньгах. Нам нет дела до того, что английский империализм желал сохранить господство над морями, а немецкий империализм мечтал сам овладеть ими. Нас не касается то, что Соединенные Штаты и прочие международные спекулянты хотели нажиться на этой войне. Мы не желаем больше принимать всерьез нелепое утверждение, что Германия Вильгельма II — единственная хищная страна среди ангельского хора других великих держав. Мы с полным правом требуем, чтобы расторгнули сделку, согласно которой продали наши души и тела, и возвратили бы нам свободу.

Офицеры же говорили иное: «Революция? Прекрасно! Да здравствует свобода! Но нужно продолжать войну во имя выгоды правительств Англии, Франции и Италии. Если вы откажетесь воевать, то вы, во-первых, трусы, во-вторых, своим отказом вы всадите нож в спину революции и, кроме того, французские пушки заставят вас образумиться».

Я уже упоминал, что, как все нормальные и разумные люди, желающие понять и исполнить свой истинный долг, русские солдаты долго спорили между собой. Спорили они и перед штурмом Бримона, но не потому, что ими владел страх, — они достаточно показали свою храбрость при наступлении, — а потому, что хотели действовать по велению долга. И, не имея опыта, не зная, на что решиться, они закончили свои споры словами: «Мы пойдем туда, куда нам прикажут идти офицеры, и будем делать то, что они нам прикажут». После чего они строем отправились на бойню.

А теперь вернемся в знакомые уже нам дворцы. Французские власти испугались бесстрашных мятежников, которые превратились в настоящих солдат революции. Ведь подобные примеры заразительны; во Франции уже в семнадцати воинских частях произошли бунты. Вооруженные массы людей начали понемногу понимать, что война ведется лишь в интересах капиталистов. Приходилось учитывать обстановку. И вот французские власти сказали русским властям: «Заберите к себе своих солдат или смирите их, а мы вам поможем». Но в Зимнем Керенский еще больше, чем французы, боится этих солдат, воодушевленных идеей. Этот «вождь» революции постоянно дрожал от страха перед революцией. Он и не подумал вернуть на родину ^революционеров. Сначала он вилял, по своему обыкновению, а затем вместо ответа послал сильные подкрепления 2-й бригаде, враждебно настроенной к 1-й бригаде.