Если бы можно было посмотреть на Ла-Куртин с самолета, то мы увидели бы, что лагерь со всех сторон окружен войсками, которыми командует генерал Беляев. Первый круг: три батальона, три пулеметных роты и четыре батареи — русские войска и французские пушки. Второй круг: французские войска — 19-й, 78-й, 82-й, 105-й линейные полки, кавалерия и артиллерия. 14 сентября — последний ультиматум генерала Беляева. Его отвергают. Эвакуируют гражданское население Ла-Куртина, — тут собираются произвести расправу, хорошо организованное убийство.

Вот тогда-то и происходил митинг осужденных на смерть, о котором я говорил в самом начале. Восстановим в памяти первые картины этой трагической эпопеи. Начинается бомбардировка, убиты два музыканта, затем падают еще восемь солдат. Ла-Куртин окружен траншеями, противник методично атакует одиннадцать тысяч человек, у которых нет средств для защиты и которые обрекли себя на смерть, но не предали своих идеалов. Пять дней продолжается бойня со всеми ее ужасами; причем, особенно отличались офицеры; они зверски убивали солдат, в припадке лютой ненависти приканчивали раненых. Сотни убитых, еще больше раненых, восемьсот человек исчезло бесследно. Из одиннадцати тысяч осталось немногим более восьми тысяч. Невозможно точно установить количество убитых, потому что их хоронили ночью, тайком и сровняли с землей могильные холмы. Еще и сегодня мы не знаем, не ходим ли мы в Ла-Куртине по могилам.

Оставшихся в живых арестовывают, заталкивают в плавучие тюрьмы — зловонные трюмы пароходов — и отправляют в Африку.

В это время русские воинские части были и в Салониках. Они пережили трагедию, подобную той, что выпала на долю их соотечественников во Франции. Но здесь причиной оказалась другая революция — настоящая. Октябрьская революция: та, что не просто опрокинула старый строй, но на развалинах старого мира начала строить новый. В Салониках солдаты тоже говорили: «Довольно нам повиноваться царистским приказаниям из Франции или ново-царистским из России. Мы не хотим обагрять свои руки в крови во славу золотого тельца, ради выгоды разного рода торговцев рабами. Наше место у себя дома, где мы должны участвовать в войне за полное освобождение». Они прошли через все муки ада. Их подвергали пыткам, они умирали от жажды, их убивали одного за другим, но они ни в чем не уступили, и те, кто выжил, встретились в Африке со своими мужественными братьями.

Африка. Русских солдат разбивают на группы, переводят из лагеря в лагерь, из одного ада в другой, и каждый новый день приносит неслыханные страдания этим изгнанникам, отторгнутым от революции. Вокруг них меняется обстановка. Но одно остается неизменным: их решимость служить новой России, не участвовать больше в империалистической бойне.

Наконец, после долгих переговоров, ожесточенных споров и опасаясь серьезных последствий, французские власти решили репатриировать русских солдат. Но то, что должно было стать концом страшного крестного пути, оказалось новой голгофой. Ведь их отправили в Россию с определенной целью — пополнить ими армию белогвардейского генерала Деникина, бандита, купленного и вооруженного Францией и Англией для того, чтобы разгромить рабоче-крестьянское государство. Репатриированные восстают, отказываются. У них расстреливают каждого десятого, и новый этап этой живой эпопеи отмечают зверства еще более ужасные, чем те, что были в начале ее. Уцелевших становится все меньше. В который раз повторяется знакомая сцена: могильщики уничтожают следы свежих могил! Да, людей этих становится меньше… Однако они по-прежнему едины.

Но исторические события внесли огромные изменения в эту трагедию. Революционные войска разбили Деникина. Рабочие Тулы дали белогвардейским полчищам такой отпор, что Деникин отступает и бежит до самого Черного моря и даже дальше — до Парижа.

Итак, горсточка русских солдат победила. Они стали настоящими солдатами Революции. Они совершили то, о чем мечтали, то, что видели перед собою, когда отказывались подчиняться приказание палачей народа. Их непоколебимое упорство принесло наконец свои плоды. Пожалуй, мы не найдем в истории еще одного примера столь твердого исполнения клятвы, которая была дана группой людей, таких человечных и таких мужественных.

Эти простые люди — я знаю некоторых из них лично, — руководствуясь безошибочным здравым смыслом, быстро сумели распознать фальшь западной лже-демократии с ее лицемерным всевластием буржуазии, с ее мнимыми свободами, существующими только на бумаге. Они с самого начала расслышали за торжественными звуками «Марсельезы» хриплые голоса зачинщиков и виновников грандиозного международного разбоя. Пройдя через кровавый ад старого мира, они в стихийном высоком порыве самоотверженно вступили в борьбу во имя блага, отдавая ей свою волю, свою плоть и кровь. Но вот наконец они приступили к строительству будущего и посвятили ему все свои силы, отвернувшись от гнусных фокусников, жонглирующих громкими словами — Цивилизация, Право, Моральный прогресс, Республика — и кривляющихся на министерских подмостках и в женевском мюзик-холле.

БЕЛЫЙ ТЕРРОР

НЕПОКОРЕННЫЙ

Мне хорошо известно, каковы румынские тюрьмы, эти кладбища живых. Я специально ездил в Румынию, чтобы разузнать об этом. Я видел узников, я получал от них письма, я видел — в Румынии и в других странах — людей, вырвавшихся из этих усовершенствованных темниц: из Дофтаны, Жилавы, Вэкэрештьи и из других мест, где медленно, изо дня в день, убивают политических заключенных, обвиненных или заподозренных в большевизме.

Бесчисленное количество фактов, доказательств, свидетельств лавиной обрушивается на меня и вопиет, будто укоры совести.

Вот один из примеров, о котором мне хочется сегодня рассказать хотя бы кратко: речь пойдет об одном-единственном Человеке, об одном-единственном эпизоде.

Г. Бужор, румынский адвокат, вовсе не скрывал своих симпатий к России. Но главное — и это самое тяжкое преступление, в коем его обвиняют, — он был секретарем Раковского. Он протестовал против аннексии Бессарабии, той самой аннексии, которая представлялась ему по меньшей мере беспрецедентным международным грабительским актом и циничным вызовом праву народов на самоопределение.

Вот уже шесть лет, как Бужор находится в тюрьме Дофтаны. Вот уже шесть лет, как, закованный в кандалы, он заточен в крошечную камеру с деревянной кроватью, на которой он лежит, съежившись, и руки и ноги его неподвижны из-за непомерного груза железа. На этой же кровати он ест и спит. Рядом — параша. Вот и вся «меблировка» этой клетки, из которой он не выходит уже семьдесят четыре месяца.

Он — засекреченный, совершенно засекреченный узник, оторванный от остального мира. Ему не только не разрешают принимать посетителей, но с тех пор, как он здесь, он ни разу не видел человеческого лица, ни разу не слышал человеческого голоса. Ему запрещено читать и писать. Впрочем, он и не смог бы ни читать, ни писать, ибо вокруг него — полнейшая темнота. В этот сейф с голыми стенами не проникает ни луча света. Он может — и то с трудом — различить руку тюремщика, который раз в сутки отодвигает тяжелую дверь склепа, чтобы через решетку поставить перед узником чашку зловонного супа.

Первое время, в отчаянии, движимый естественной человеческой потребностью, он еще пытался разговаривать с этим тюремщиком, пытался услышать его голос. Все было напрасно. Румынские власти приказали, чтобы никто не смел разговаривать с Бужором.

Напрасно предпринимались определенные шаги, дабы хоть отчасти облегчить это ужасное наказание, которое превращает человека в труп и заживо сводит в могилу. Румынская олигархия руководствовалась только одним: своим ненасытным чувством мести. Несмотря на многочисленные предложения Советской России, она наотрез отказалась обменять Бужора на других заключенных.