На это Лесков отозвался с вызовом.

— О металлургии говорить не могу, а автоматизации пока нет.

Савчук пытался смягчить разговор, становившийся острым.

— Пусть они берут медеплавильный и мою фабрику, — посоветовал он — Навалятся всем коллективом — вытянут. Честное слово, лучше, чем распыляться.

Кабаков встал и с хрустом потянулся.

— Ладно, спать все-таки надо. Действуй по-своему, товарищ Лесков, посмотрим, что у тебя получится.

Лесков ушел, оставив их в кабинете. Он удалялся с тяжелым чувством — предложение его приняли, но самый влиятельный человек в Черном Бору, его непосредственный начальник, похоже, другом ему не станет. Автоматику внедрять — не в гости ходить, тут придется драться. Плохо, если в таком сложном положении начальство настроено против тебя. Единственным утешением было, что он, видимо, приобрел и доброжелателя — Савчука.

13

После разговора с Кабаковым Лесков решил ознакомиться с объектами, где предстояло работать его лаборатории. Он начал с медеплавильного завода. Лесков прошел пешком все восемь километров, отделявших завод от лаборатории. Это был район, где каждый метр дышал напряжением человеческого труда — вдоль шоссе тянулись многоэтажные дома, цеховые строения, трубопроводы и подстанции.

На заводе он прежде всего отыскал начальника службы автоматики Жариковского. Лесков уже много слыхал о нем, и только плохое. Это был рыхлый юноша, серый и подобострастный, с мелкими чертами на широком лице. Он окончил техникум без особого блеска, но понравился директору завода Крутилину — тот нашел в его хорошем поведении задатки технических дарований. Лескову показали в местной газете заметку Крутилина «Смелей выдвигать молодые кадры»: на третьей странице Жариковский тусклыми глазами угодливо всматривался в читателя. Закатов, один из инженеров лаборатории, сказал, щелкнув пальцами по газете: «Смело, но неразумно». Он же открыл Лескову, что настоящая фамилия Жариковского — Лапшин: тонкий юноша незадолго до приезда в Черный Бор принял фамилию второй жены, чтобы скрыться от алиментов. Но скрыться не удалось: исполнительный лист сразил его на новом месте, несмотря на новую фамилию.

Жариковский даже побледнел, когда Лесков представился. Он вскочил со стула, предложил отдохнуть —; в буфете есть чай и бутерброды, он мигом распорядится. Но Лесков попросил провести его по цехам.

Они начали с сердца завода — плавильного отделения. Лесков ходил по цеху со сложным чувством восхищения и негодования. Медеплавильный завод не являлся самым крупным предприятием комбината. Однако это было мощное хозяйство, оборудованное совершенными механизмами: даже при поверхностном осмотре все здесь казалось внушительным. Как утверждали технические отчеты, на огромной, как дом, отражательной печи были автоматизированы все главные технологические операции. Лесков поразился, как мало действительность походила на утверждения отчетов. В цехе было грязно, жарко и тесно, из окон печи выбивался газ, одетые в брезентовки рабочие с противогазами сновали вокруг нее. Лесков осмотрел регуляторы — это была новенькая, умная аппаратура, вполне пригодная для того, чтоб заменить усталых, измученных тяжкой работой людей. Но вся эта великолепная автоматика пылилась и ржавела. Тут было вопиющее несоответствие — на современной печи, рядом с современными аппаратами совершался черный дедовский труд.

Лесков сказал Жариковскому с гневом:

— За что вы получаете зарплату, товарищ Жариковский? В щитовой выбиты стекла, на приборах грязь, регуляторы не работают. А на собраниях, наверное, бьете себя в грудь: «Мы, автоматчики, передовой цех!».

Жариковский торопливо оправдывался, разбрызгивая мясистыми губами слюну:

— А что я могу сделать? Вы поймите, ужас, а не условия. Все, кому не лень, в приборы лезут, чуть ли не ломом ковыряются. Тут никакая электроника не выдержит.

— Идемте, к Крутилину, — решил Лесков и доставил себе удовольствие не заметить, как жалко исказилось лицо Жариковского.

По дороге Жариковский взмолился:

— Александр Яковлевич, может, лучше в технический отдел, там все утрясем?

— Заводом командует директор завода, — холодно возразил Лесков. — И, конечно, директор только похвалит, если вы предложите улучшение. Не понимаю, откуда такой страх перед вашим начальником?

Жариковский с растерянной улыбкой пробормотал:

— Тимофей Петрович, он вспыльчивый… Еще как обернется…

Лесков знал, что страшило Жариковского. Насмешливый отзыв Пустыхина о Крутилине хорошо запомнился Лескову. Крутилин прошел все ступени на производстве от ученика до директора завода, но среди культурных и знающих людей — начальников и подчиненных — бравировал поведением старого мастера. Он был энергичен и по-своему умен, любил свой завод — он строил его на клочке скалы среди безбрежной вечной мерзлоты. При оказии Крутилин мог подойти к клетке с ломиком и хорошо орудовал им, лучше любого рабочего. Но Лесков предчувствовал, что с этим человеком придется воевать: автоматизация, высшее, что имелось в технике, не терпела навыков, доставшихся от старых предприятий.

В кабинете Крутилина была тишина и важный полумрак, директор сидел над месячной сводкой. Он строго поглядел на потускневшего Жариковского — тот сразу стал меньше ростом — и кивнул головой Лескову.

— Чего тебе? — недовольно сказал он Жариковскому. — Вроде не вызывал. Авария, что ли?

Пока Жариковский путано объяснял, зачем они пришли, Лесков с интересом рассматривал самого знаменитого в Черном Бору директора. Крутилин был огромен, широкоплеч, на мощном отечном лице светились маленькие сверлящие глазки. Китель его был распахнут, и на груди виднелись седые волосы — директору было под шестьдесят. Остановив Жариковского, Лесков начал говорить сам, но Крутилин прервал его на третьем слове.

— Ну, знаю, — сказал он хмуро. — Пыль и газ. Цех как цех, не театр. Ты скажи, лучше, когда вся твоя хреномудрия заработает?

— Вы разрешите мне тоже говорить вам «ты»? — спокойно спросил Лесков.

У него от возмущения руки сами сжались в кулаки. Ему казалось, что он нашел главную причину всех бед с заводской автоматикой — она была в этом чугунном идоле, направо и налево всех тыкавшем и не желавшем даже выслушать посетителя: рыба гнила с головы. И Лесков сразу забыл, что еще недавно также на «ты» к нему обращался Кабаков и он не увидел в этом ничего оскорбительного, словно иначе и не могло быть.

— То есть как это? — озадаченно переспросил Крутилин и вспыхнул. Толстый Жариковский еще больше сжался. — Учить вздумал? — крикнул Крутилин. — Молод еще, понятно? Это тебе учиться надо порядкам на металлургическом заводе! Ты для нас, а не мы для тебя. Чистота, свежий воздух… Может, пальмы тебе в цеху поставить?

— Пальм не надо, — серьезно ответил Лесков, — а вставить стекла в щитовой придется. И вентиляцию наладить. И строго запретить посторонним лазить в приборы. Будьте добры издать об этом официальный приказ.

Ровный тон Лескова, слова его, звучавшие как распоряжения, до того поразили Крутилина, что он растерялся. Несколько секунд он изумленно рассматривал незнакомого молодого инженера, явившегося к нему с такими немыслимыми претензиями.

— Какие мне приказы издавать, я и без вас знаю, — сказал он угрюмо. Он невольно перешел на «вы», это было непривычно и стесняло. — А вам повторю еще раз — приспосабливайтесь к цеховым условиям, никто ради вас не станет переделывать заводы.

Лесков повторил, что автоматика не может работать в подобном цеху. Полусожженный, покрытый пылью регулятор неработоспособен — это надо понять.

Крутилин снова взорвался.

— Цацы у вас, а не приборы! — закричал он. — Электронных стекляшек насовали! Телевизионное ателье, а не щитовая! Ну и оборудуйте вашими нежными механизмами институты, а в цех не суйтесь! — грубо крикнул он Лескову и опять перешел на «ты». — Знаешь, какие приборы нужны на заводе? Дуракоустойчивые: чтобы их и ломком задевали, и пылью осыпали, и пламенем лизало, а они чтоб работали! — И он повторил, наслаждаясь найденным определением, точно выразившим его мысль: — Дуракоустойчивый регулятор, простой, как кувалда, только такой у нас пойдет.