— Окончательно ручаться нельзя, но, по-видимому, жизнь вне опасности, — сказал Понсович, с сочувствием глядя на измученного Павлова.

Лишь после этого разговора Павлов спросил о сыне. Сына ему не показали, но сообщили: вес — три килограмма восемьсот, рост — пятьдесят пять сантиметров, похож на маму, характера веселого. Павлов выпил стакан бульона и внезапно уснул. Он спал сидя, привалившись к Лескову, — тот не вынес напряжения и уснул раньше.

Только через несколько дней их пустили в палату. Юлия лежала одна в чистенькой комнате, на чистенькой кровати, вся чистенькая, прозрачная и бессильная. Она взглянула на Лескова — ни губы, ни веки ее не шевельнулись, только по лицу пробежало что-то похожее на улыбку. Потом медленно, словно это ей давалось со страшным трудом, она повернула голову к Павлову. Павлов затрясся, сделал шаг вперед, собираясь кинуться на колени перед кроватью, в исступлении целовать Юлины руки, но Лесков и санитарка вцепились в него с обеих сторон, — он только смотрел молчаливо и отчаянно на жену, передавая ей взглядом свою любовь, свой восторг, свое страдание. И, видимо, всего этого было слишком много для нее — она устало прикрыла веки.

— Посторонитесь, товарищи! — весело сказала вошедшая сестра. — Большой человек идет.

Она высоко подняла вверх сверток: из беленькой рамочки глядело сонное, морщинистое, старческое лицо ребенка. Санитарки откинули одеяло и, стараясь не тревожить Юлию, умело примостили к ней сына. Маленький сонный человечек ожил, крепко ухватил мать за сосок, причмокивал, пуская молоко мимо рта. Юлия снова медленно приподняла веки, приоткрыла рот, на щеках ее появился нежный, легкий румянец. У ее груди шевелился, посапывал живой упругий комочек, жадно высасывая из нее остатки ее прежней, ослабевшей жизни, возрождая ее своей молодой, крепкой жизнью.