Галан прошел в цех. Здесь ему дышалось и думалось легче, чем в кабинете. В цеху нарастающий прорыв не казался таким неизбежным. Цех работал — сварочные трансформаторы рычали, монтеры возились у стендов, станки были загружены. Но Галан знал, что это лишь видимость работы, заказы на сторону были остановлены, производились только заделы и мелкие ремонты, кое-кто вообще простаивал.

«Может, к Шишкину пойти? — думал Галан, пробираясь вдоль станочной линии и здороваясь с рабочими. — У Шишкина добра до гибели, что-нибудь добуду, а? Да разве у Шишкина выпросишь? Облает и отпустит ни с чем! Велик запас, да не про наш глаз. У Шишкина мышь корочки не угрызет!»

Подумав еще, Галан решил пойти к плановику и насесть на него, — пусть корректирует месячную программу.

Но плановик был существом такой породы, что где на него садились, там и слезали. Этот невысокий, толстый и по виду несерьезный человек носил странную фамилию: Двоеглазов. При разговоре он старался приблизить свое лицо к лицу собеседника, так как был очень близорук, и делал это особенно часто в тех случаях, когда не соглашался, — чтобы лучше рассмотреть, как собеседник принимает его слова. Это считалось нехорошей приметой. В отделе говорили: «Делопут Семеныч на сближение пошел, дело, похоже, не выгорит». Настоящее имя Двоеглазова было Даниил, но меткое словечко «Делопут» так точно выражало его природу, что иначе за глаза его никто не именовал, а кое-кто из начальства так называл и в глаза. При первых же словах Галана плановик зловеще блеснул на него сильно преломляющими свет очками и встал из-за стола. Внешние признаки складывались плохо. Двоеглазов наступал на Галана, а тот тихонько отходил.

— Удивляюсь тебе, Александр Ипполитович! — сказал плановик с укоризной. — Умный человек, а несешь глупости! Ну кто тебе разрешит номенклатуру менять? Тебе сейчас продукцию выдавать, а не себя обслуживать! Понимаешь несоответствие?

Он приостановил свой натиск и, ожидая ответа, пронзительно всматривался в Галана выпуклыми бесцветными глазами. Галан на людях никогда не терял своего лица. Он пытался поправить неудачное начало. Он воззвал к логике планирования как к последнему аргументу. Ну, разумеется, графы менять не следует. Но, кроме ежемесячного плана, есть еще годовой. Если сейчас он, Галан, не может выдавать продукцию на сторону, то почему не разрешить ему заполнить пустоту ремонтом и прочим, все равно потом придется ремонтировать оборудование.

— Ничего не выйдет! — отрезал Двоеглазов. — План есть план! Первая заповедь, понятно? Неразбериху устраивать не позволю. Придет день ремонта, будешь ремонтировать. Все, дорогие товарищи! Желаю удачи в выполнении!

Спорить дольше не имело смысла. Галан отступал с такой приветливой улыбкой, словно Двоеглазов преподнес ему не пакость, а приятный дар. Он даже помахал на прощание рукой. На улице Галан с отчаянием пробормотал:

— Провала не избежать — точно!

Он поплелся обратно в цех, размышляя о своих неудачах.

В цеху ему попался наладчик Селиков из лаборатории автоматики. Селиков широко улыбался: он явился проверять монтаж щитов, а щитов еще не было, это открывало возможность позубоскалить над друзьями из «вражеской» организации, каковой в глазах работников лаборатории являлся электромонтажный цех.

— Засыпаетесь, — снисходительно оценил Селиков состояние дел у электромонтажников.

— Работаем помаленьку, — скромно возразил Галан; еще не было случая, чтобы он признался публично в каком-либо недостатке у себя. — А у вас как, Сережа? Говорят, новая метла появилась?

— А мне на всякую метлу наплевать! — отозвался Селиков с гордостью. — Хотя, — добавил он честно, — Лесков в автоматике кумекает.

Дела лаборатории занимали Галана больше, чем он хотел показать. Взяв Селикова под руки, он повел его с собой. В кабинете, забравшись в свое спальное кресло, Галан осторожно поинтересовался:

— А все-таки, Сережа, изменения у вас большие?

Селиков смотрел в душу Галана, как в чистую воду.

Он знал, куда тот клонит, что спросит и о чем не осмелится упомянуть. Наслаждаясь своей проницательностью, Селиков «тянул резину». Какие у них изменения? Да вроде небольшие. Новый начальник, похоже, — штучка: некоторым уже досталось, а кое-кто сразу в любимчики попал. Вот, пожалуй, и все. Да, точно, ничего больше нет.

— Ну, а кто в любимчики определился? — проговорил Галан, убедившись, что Селиков молчания больше не нарушит. — Наверно, Щукин? Этот умеет без мыла в душу любому начальнику… Чемпион подобострастия.

— Нет, зачем же Щукин, — возразил Селиков спокойно. — Теперь у нас Закатов — закоперщик. Думаю, большие дела предстоят, особенно на обогатительной, фабрике.

— Вот как, — равнодушно ответил Галан. — Давно пора вам браться за обогатительную фабрику — отстает она у вас. А насчет материалов — кабелька, труб, уголочков — хватает?

— Материалов полно, — уверенно ответил Селиков. — Склад забит до верхних полок. Будьте покойны, за этим остановки не произойдет.

— А я и не беспокоюсь, — еще равнодушней заметил Галан. И, помолчав, приветливо закончил разговор. — Очень рад, что дело у вас зашевелилось! Закатову скажи, если будет, какая нужда, так мы с чистой душой…

Но приветливость и радушное предложение Галана не могли обмануть такого поседевшего в производственных интригах человека, каким был двадцатичетырехлетний Селиков… Он понимал, что Галан поражен в самое сердце. Не было больших врагов, чем Галан и Закатов. Интересы их сталкивались во всех областях: на монтажных участках, в бризовских комнатушках, в кабинете начальства, даже в сердце Анюты, жены Галана, не делавшей секрета из своих привязанностей. В большинстве стычек верх брал Галан, однако он тяжелее переживал неудачи, чем его противник: тот давно привык, что неуспех — естественное состояние дел, и не столько радовался, сколько удивлялся, если у него что-нибудь выходило. Вставая, Селиков дал понять, что он прекрасно разбирается во всех этих сложных переплетениях.

— Помощи особенной не потребуется, — заметил он. — Хотя, конечно, на добром слове спасибо.

После ухода Селикова Галан долго сидел задумавшись. Положение оказывается хуже, чем он предполагал. Закатов, конечно, сейчас двинет в ход свои электрические плотномеры. И тогда галановскому изобретению крышка. Все поворачивается против Галана. Заказ на его приборы стоит из-за отсутствия труб и кабелей, а тем временем лаборатория установит свои аппараты. Нет, нужно разорваться, но добыть материалы! Он разорвется и добудет!

Галан вздохнул и позвонил жене.

— Доча, — сказал он мягким, сердечным голосом, мало похожим на его обычный, насмешливый и неторопливый, — сегодня важные дела, я за тобой зайти не сумею, не сердись. — На другом конце линии ему раздраженно ответили, он, извиняюще усмехаясь в трубку, положил ее на рычат с такой осторожностью, словно боялся, что стук может рассердить жену. И тотчас же он превратился в другого человека — энергичного, дельного, настойчивого и хитрого. Маленькие, заплывшие жиром глаза его хищно заблестели. Он с усилием вытащил из кресла свое тучное тело, потянулся и сказал вслух: — Пойдем к Шишкину. Километр кабеля и полтонны труб я из него выдавлю.

11

Начальник материально-хозяйственной части медеплавильного завода Шишкин был человеком, не лишенным известного величия. Он сиял обширной лысиной, принимал людей, стоя за столом, и смотрел в зависимости от ранга посетителя, то утверждающе, то снисходительно, то презрительно. Все это не моглс не способствовать его продвижению по служебной лестнице. Но известности он достиг другим. Шишкин был велик как скупой. Обстоятельства способствовали неумеренному расцвету Шишкина. В эпоху капитализма дальше старьевщика, собирающего на улице тряпки, ему, Шишкину, не было бы дороги: в те несовершенные времена скупиться можно было только за свой счет и размах не получался. Но Шишкин скупился за счет, государства. Он вознес скупость на принципиальную высоту. Он гремел с трибуны партийных собраний, грохотал на балансовых комиссиях, неистовствовал в кабинетах начальников цехов, наводил страх на складах. Темой этого бурного пылания неизменно была благородная пропись: берегите государственную копейку! И точно, копейку он сберегал — ценою гибели рублей.