— Ходили мы с Валентиной смотреть. Мне так понравилось, так понравилось, — рассказывала между тем Марина. — Внизу кухня, ванная, большая прихожая, а наверху зал такой большой… Окна светлые, большие тоже… Господи, и главное — газ, вода. Федор обещал прийти, — перешла она на другое.

— Федор? — спросил Митрий.

— Да, он вчера встретил меня. Узнал, что тебя выписывают. Я, говорит, приду…

— Подожди, я сейчас, — пообещал Митрий и пошел к Калюжному.

— Что, не терпится? — встретил его Павел.

— Как в тюрьме все равно.

— Ну уж и так… Вот тебе твоя выписка, — протянул он бумагу, — а вот это мой адрес. Буду рад, если зайдешь, посидим, поговорим, вспомним молодость. Давайте-ка соберемся втроем: ты, я и Федор?

— Обязательно, Паша, непременно.

— Ну, счастливо. Ты на чем?

— В два часа Лемех заедет за нами. Марина с ним сюда прикатила, в исполкоме он сейчас.

— Добро.

— Да, а как с Илюхиной? — Митрий заметил, как тепло залучились глаза Калюжного при упоминании ее имени.

— С Натальей-то? — переспросил Калюжный. — И ее пригласим…

— Это обязательно, но я не про то сейчас. Когда ее выписка?

— Думается, через недельку и она уйдет.

— Слушай, когда-то она тебя, кажется, очень интересовала? — спросил вдруг Митрий.

Калюжный чуть заметно вздрогнул.

— По-моему она интересовала не меньше и тебя.

— Что меня. Я человек семейный…

— Так мы же говорим не про сейчас.

— Оно конечно.

— Ладно, не будем об этом, — неопределенно сказал Калюжный, и лицо его еще больше потеплело.

— Я так, к слову… Слушай, а чего тебе не жениться? — как бы безотносительно к разговору, иным тоном спросил Смирин.

— Встретимся вот — обо всем и поговорим, и об этом в том числе, — пообещал Калюжный.

Когда Митрий вернулся от Калюжного, его встретил улыбающийся Федор.

— Отъелся на казенных харчах, — заметил он, рассматривая Митрия. — Зайдем ко мне сначала, конечно. Во-первых, ты еще ни разу не бывал у меня и вряд ли приедешь специально, а во-вторых, я только что видел Лемеха, он заедет через полтора часа за вами прямо ко мне — все равно ждать сидеть…

Ни Митрию, ни тем более Марине квартира Федора не понравилась. Узкий полутемный коридорчик, длинная комната, небольшая серая кухня с устоявшимся запахом керосинки. Правда, хозяин всякий раз в разговоре подчеркивал, что жилье это у него временное, что вот-вот он получит новую квартиру. Единственное, что особенно понравилось Марине, был холодильник «ЗИЛ». Большой, ослепительно белый.

Федор ежеминутно его открывал, щелкал замком. Он достал бутылку вина, колбасу, яблоки…

— С выздоровлением, — поднял Федор наполненный фужер.

— Побудем…

— К Октябрьским праздникам, должно, перееду, — пообещал хозяин, достав яблоко.

— Конечно, надо б, — соглашалась с ним Марина.

Митрий молчал. Ему не хотелось говорить и быть здесь. Его тянуло домой. Поэтому он так обрадовался, когда наконец Лемех засигналил под самым окном, что не сдержался:

— Едем. Скорее!..

Федору же хотелось, чтобы гости побыли еще. Но Марина, зная настроение Митрия, поддержала мужа:

— Через недельку приедем на базар, тогда зайдем…

— Обязательно зайдем, — подтвердил Митрий, прощаясь с хозяином.

Лемехов галантно открыл дверцу.

— Прошу, господа…

Так уж получилось, что Марина села на переднее сиденье, а Митрий устроился сзади. И порадовался этому: одному удобнее будет наблюдать в пути.

Лемехов что-то говорил Марине, но Митрий не вслушивался в их разговор, а жадно всматривался в боковое стекло. Вот сначала поплыли навстречу дома и штакетные заборчики с зеленью кленов, потянулись новые кварталы микрорайона, промелькнули оранжевые колонки бензозаправки. И вот наконец машина вырвалась на простор.

После густо-зеленых квадратов картофельников, которые как бы веером развернулись перед мчавшейся машиной, начались хлеба, ржаные и пшеничные разливы. Опытный глаз Митрия отмечал, что пшеница прихвачена суховеем, низкоросла, чуть лучше выглядела рожь. «Дождя вовремя не было, — подумалось ему, — но все равно не так уж и плохо».

Мысли теснили его грудь, но на душе было легко и светло. Ему было и радостно оттого, что все само собой как-то определилось наконец с Натальей, все стало на свои места, и не угнетала теперь так сильно та неопределенность, что еще так недавно его мучила. Сейчас он был даже отчасти рад оттого, что, как ему казалось, у нее наконец должно уладиться, устроиться с Калюжным. Он был рад за нее и доволен за Калюжного.

Не терпелось как можно скорее оказаться дома, обойти и проверить подворье, прижать к груди ребятишек, наконец сесть на свое хозяйское место за столом, в углу. А еще большее желание было: тут же сесть на мотоцикл и укатить на Лисьи бугры к своему клину, где без него началась уже жатва, без него.

Машина катила уже под уклон, сворачивая на починковские поля. Слева проплывали колхозные полегшие ячменя. Тут всегда почти так. Место открытое всем ветрам. Впереди недалеко от дороги двигался комбайн. «Видно, Фетисов», — подумал Митрий.

— Да что же он делает? — раздраженно произнес Смирин, видя, как тот ведет свою машину не «против шерсти», а «по ходу» полегших колосьев ячменя.

— Останови!..

Лемехов притормознул, остановил автомобиль.

— Ты что же, первый раз на косовице?! — крикнул Фетисову подбежавший к самому комбайну Митрий.

Комбайнер увидел махающего рукой Смирина, остановил агрегат.

— Попробуй разберись, когда тут понакручено, — недовольно прокричал он, догадываясь, чего от него хотят.

Митрий не поленился, взобрался на мостик к Фетисову.

— Видишь, — показывал тот вправо по ходу комбайна. — Тут — отсюда полегло, а там — оттуда.

— Отсюда-оттуда, — передразнил его Митрий. — Вот ты и тори загон: от дороги — туда, а там — наоборот.

На лице Фетисова вместе с чуть заметной улыбкой промелькнула мыслишка: «А правда, простое ведь дело, и как это я сам не догадался».

— Я вот Колосову скажу, — пригрозил Митрий.

— Ну-ну, — примирительно прокричал Фетисов, — на ошибках учатся, — и стал разворачивать комбайн…

— Горбатого могила исправит, — заметил Лемехов, когда Митрий вернулся и устраивался на свое место. — Это такой тип, ему хоть кол на голове теши. У него, натурально, без царя в голове, временное правительство и то разбежалось, — заключил Пашка, постукивая себя по лбу и довольно улыбаясь.

Митрия еще долго мучило то неясное и неосознанное еще чувство, которое тягостным камнем свалилось с плеч и давало о себе знать легкостью, что наступила после этого. А потом вдруг так неожиданно, само по себе, пришло на мысль: «Так ведь это то, что никакой город, никакой выезд на карьер или куда теперь ему не нужен вовсе…»

Боже мой, все это так просто и ясно, как то, что для Фетисова развернуть агрегат. В самом деле: у Митрия Смирина теперь такая же зарплата, отпуск. А главное, любимейшая работа, которую он не заменит ни на какую другую, никогда!.. Чего ж мне идти в рабочие, когда я тот же самый рабочий и есть?.. От кого я хочу убежать? Сам от себя. У Федора что? Зарплата. И у меня — тоже. У него — отпуск. И у меня. Вон Буряк и путевку получил. Получил — все-таки. Получу и я, если захочу. У Федора квартира будет, а у меня она, считай, есть.

Вот и получается, что у Лыкова и у него, у Смирина, — все на равных. А по работе Митрий в большой выгоде выходит… Разве лишь то, что тот в каком-никаком городишке живет. Так это, при всем остальном, Митрия мало волнует. В Починках не хуже, а еще лучше и рядом с тем же Петровском. Захотел, ежели что надо, и — там. Асфальт оттуда — сюда. В те же Починки норовят больше выехать, особенно в выходные. Кто на рыбалку, кто по грибы, кто просто так погулять на свежем воздухе.

Как ни радостно было на душе, как ни успокоенно он думал теперь обо всем этом, а сердце Митрия все же забилось, когда впереди показались родные, самые близкие на всем белом свете, Починки.