Там, где только что стоял автофургон с большими красными крестами на крыше и бортах, цепью змеились частые круглые воронки, над которыми, клубясь, оседал прах и летали в воздухе какие-то ошметки. Снова открыв глаза, Кочергин ошеломленно всматривался в сумрачную пустоту. И тут он заметил, как что-то зашевелилось: показалась голова, за ней другая. Значит, остались живы не только он и Орлик.

Глава 4

В эти погожие сияющие дни с предрассветных до вечерних сумерек десятки вражеских самолетов висели над рекой, степной зыбью, руинами поселков. Зенитные средства корпуса были подавлены. Основные силы 4-го воздушного флота, «прославившегося» зверской бомбардировкой Сталинграда 23 и 24 августа, базировались практически рядом с полем боя. Самолеты в считанные минуты достигали междуречья Аксая и Мышковы. Бомбовые удары в сочетании со штурмовками истребителей сковывали передвижение частей. «Мессершмитты» парами гонялись за всем движущимся в степи, за каждым человеком. Доставлять боеприпасы, горючее, пищу стало просто невозможно.

В самом тяжелом положении оказались заречные части корпуса. Они были вынуждены из района Водянского отойти вниз по Аксаю, к Генераловскому. Переправившись на правый берег реки и перегруппировавшись под огнем наседавших гитлеровцев, они заняли оборону на правом фланге корпуса, северо-западнее поселка Восьмое Марта. Рядом занимали оборону солдаты Карапетяна и танкисты Бережнова. В центре, у высоты 147,7, над песчаным карьером и в самом Верхне-Кумском оборонялся приданный корпусу, на глазах редевший полк Диасамидзе, поддержанный огнеметными танками и 383-м противотанковым истребительным артполком.

Восточнее поселка Заготскот левый фланг замыкали сведенные во взводы подразделения 59-й бригады, приданных корпусу 235-й и 85-й танковых бригад и 234-го отдельного танкового полка.

Сразу за передним краем дымились стены Верхне-Кумского. Все, чем располагал генерал-майор Вольский, укреплялось, зарывалось в землю. Использовали каждую складку местности на последнем рубеже, минировали подступы к нему. Но, следуя древнему военному тезису, что лучшим средством обороны является нападение, командование корпуса готовило и активные действия.

Ударные силы 57-го корпуса генерала Кирхнера, включившие первые части прибывающей на рубеж Аксая свежей 17-й танковой дивизии, быстро форсируя реку, накапливались в спускавшихся к ней глубоких балках. Кирхнер был уверен, что теперь, раздавив преградившие ему путь войска, его корпус во что бы то ни стало достигнет последнего естественного рубежа перед Сталинградом — реки Мышкова. Штаб генерала не располагал точными данными, что ждет его на этом рубеже, так же как ни сам генерал-фельдмаршал Манштейн, ни командиры корпусов и дивизий группы армий «Дон» еще не знали, какая неотвратимая угроза с севера уже нависла над подчиненными им войсками.

Командование 4-го механизированного корпуса решило упредить удар немцев из балок, как только авиация ненадолго ослабит бомбежку высот в центре и на правом фланге обороны соединения. С бронебойщиками на борту и сорокапятками на прицепе все боеспособные танки ушли на юг, вниз к устьям балок. За ними следовали машины с боеприпасами и горючим. Броневичок Кочергина, раскачиваясь и ныряя, спешил по истерзанной земле туда же, навстречу багровому прожектору первых лучей солнца, пробивавшему вздыбленный прах, высоко клубившийся над Аксаем. Невольно отвернувшись от неистовства света, лейтенант увидел за броневичком длиннющую тень, которая волочилась, подпрыгивая на изломах земли, утончаясь и постепенно исчезая у холмов северного горизонта, где еще дымилась развороченная авиабомбами степь вокруг Верхне-Кумского. Прищурившись от рези в глазах и прикрыв их ладонью, он неожиданно увидел такую же длинную подпрыгивающую тень, мчавшуюся навстречу. Рявкнув мотором, мимо проскочила грузовая машина, укрытая брезентом, за ней другая. На них распластались несколько солдат. Машины мелькали мимо все чаще. Кочергин с удивлением посмотрел вслед очередной машине, обдавшей его тугим ветром. Брезент на ней вздулся парусом, открыв ящики с боеприпасами.

— Жми, Шелунцов, разберемся, что там стряслось! — нагнулся вниз лейтенант. — Чего притормозил? Не обращай на них внимания!

Броневичок снова рванулся вперед. Вскоре Кочергин разглядел в багряно-золотом мареве прозрачные силуэты дымов горящих танков. Басовитый гул бомбежки за спиной прорезали знакомые удары бичей: палили танковые пушки. Выстрелы раздавались не только впереди, где горели танки, но справа и слева.

— Постой, Гаврилыч! — забеспокоился лейтенант. — Вроде бы проясняется. Нас с флангов охватывают. Поезжай-ка не спеша обратно. Разворачивайся!

Скоро поток теперь уже попутных машин поредел. Они скрылись в направлении Верхне-Кумского. Подумав, Кочергин толкнул Шелунцова. Броневичок остановился. Степь на обозримое пространство опустела. Только с трех сторон вдалеке маячили горевшие машины.

— А мы, Иван Гаврилыч, пожалуй, поддались панике! Сам не знаю, что делать… — растерянно вертел головой Кочергин, вслушиваясь в перестрелку. — Поехали к Аксаю! — уже решительно приказал он. — Иначе нас за дезертиров примут.

Броневичок, постепенно набирая скорость, двинулся под уклон, туда, где низкое солнце исполосовало степь фиолетовыми провалами распадков и ответвлений приречных балок. Глаза немного привыкали к бьющему свету, и Кочергин, пытавшийся разобраться, кто где, всматривался в ползущие в отдалении стада машин, оплетенные поблекшими цветными трассами. Оглянувшись на сплошной вой сигнала «виллиса», он увидел Бережнова, стоя потрясавшего кулаком.

— Кочергин! Я вижу, не очень-то спешишь! — кричал тот. — А? Прибавь-ка обороты! Чтоб бронебойщики и артиллеристы знали, боеприпасы у них счас будут! — И «виллис», круто развернувшись, умчался назад.

Вскоре броневичок достиг полосы черного, развороченного гусеницами снега. Проехать дальше было невозможно. Впереди, на первом плане, там и сям дымились подбитые танки. За ними, в глубине, как задник на театральной сцене, развернувшись во всю неоглядную степную ширь, мельтешила поблескиванием гусениц плотная темная масса танков и бронетранспортеров. Местами она затягивалась мутной пеленой, искрившейся вспышками залпов, запоздало трещавших в ушах. Из башенного люка ближайшего танка, будто желая дотянуться до черно-белого креста на борту, свесились, как пустые, рукава черного комбинезона. Между ними болталась светловолосая голова. Над решеткой радиатора плясала на ветру бесцветная на солнце грива огня. Возле обрывков гусеницы, разбросанных вращавшимся в агонии танком, лежал бронебойщик, уткнувшись в приклад длинного ружья. Его ствол был направлен в сторону другого танка, замершего в полусотне метров впереди. Рядом лежал второй номер в тлеющей на спине шинели, и неподалеку — девушка-санинструктор с протянутой вперед левой рукой. Между ней и бронебойщиками искрился просвет нетронутого снега. Кочергин с давящей грудь болью переводил взгляд с мягкого овала щеки, припорошенной снегом, на темные локоны, обнаженные упавшей ушанкой, потом на восковой кулачок, зажавший показавшимся очень широким ремень санитарной сумки, на застывшие плечи, странно узкие, по-детски угловатые под солдатской шинелькой…

— Эй, есть живой кто-нибудь? — хрипло закричал лейтенант.

— Буду жив, танкист, коли маячить перестанешь! Отведи машину-то, чего немцев приманиваешь! — донесся крик справа. — Пара патронов еще найдется. Да ложись ты: обстреляют… так тебя! Как раз и мне достанется!

— Э-эй, друг! — пригибаясь, побежал на голос Кочергин. — Где ваш командир? Боеприпасы счас доставят. Держись!

— И без тебя знаю, доставят! Наш лейтенант правее метров сто был. Туда ползи. Найдешь, коли жив.

— Как тебя зовут, солдат? — крикнул Кочергин.

— Аленченко, сержант… Один тут я. Убили моего напарника…

Кочергин, осмотревшись, пополз через снежные завалы, то и дело садясь и оглядываясь по сторонам. Его руки и лицо почернели от сажи, удушливая гарь ела глаза. Пыхтя, его нагнал тоже похожий на трубочиста Шелунцов. Он волочил за собой пулемет.