Через 5 – 7 минут опускаем произвольно порубленные томаты и снова всё перемешиваем. По истечении приблизительно такого же времени, заливаем содержимое одним литром кипячёной воды и, дав закипеть, убавляем пламя почти до ниже среднего.

Вместо помидоров, можно использовать пару ложек 30%-ной томатной пасты. В этом случае, необходимо пасту предварительно спассировать отдельно, в небольшом количестве растительного масла, и уже затем соединить с общей массой.

Как только мы залили воду, следует дождаться, когда образовавшийся бульон закипит, после чего, аккуратно разламываем руками лепёшки (лаваш) на куски и опускаем их сверху. При этом следует осторожно «утопить» эти куски шумовкой, но не перемешивать. Остаётся только закинуть поверх всего рубленную зелень, накрыть казан плотно крышкой и потерпеть ещё с пяток минут.

Очень скоро лепёшки, вобрав в себя бульон, начинают разбухать, пропитываясь вкусом используемых ингредиентов. Этот вкус и считается тем смаком, которым довольствуются желудки бедных детишек из малообеспеченных семей.

«Ничего, – думает каждый из них, вдыхая аромат „нон-кабоба“ и мечтательно представляя себя в шикарном лимузине в окружении кортежа мотоциклистов. – Когда-нибудь и я добьюсь всего, чего только пожелаю».

И знаете, я им всем искренне желаю добиться поставленных задач. Главное, чтобы они потом, устроенные в жизни и обеспеченные всем, сумели бы, с нежностью обернувшись в своё прошлое, с теплотой и благодарностью вспомнить родной кров, мать-старушку, отца, залатанный старый дастархан и давным-давно позабытое блюдо, которого они, кажись, уже не ели лет двести, но которое вывело их в люди. С таким простым и неброским названием, как «Кийма-кабоб».

С кавурдоком неразрывно связаны дорога и путешествия. Вот и я позволю себе возвратиться в своё прошлое.

Страсть к путешествиям, вероятнее всего, мне передалась от отца. Он тоже, в душе был романтиком. Всякий раз, когда предстояли отпуск или очередная командировка, папа готовился основательно: заблаговременно доставал из-под кровати запылившийся старый чемодан с блестящими металлическими уголками; собирал необходимые в дорогу вещи; мама же, тем временем, готовила кавурдок – незаменимое в дороге блюдо.

Причём, воздушному транспорту папа предпочитал наземный – поезд. И вовсе не потому, что не доверял «Аэрофлоту». Просто, ехать в купе и смотреть на периодически меняющийся в окошке ландшафт, было гораздо приятнее, нежели слушать монотонное гудение турбин, от которых закладывало уши. К тому же, поездка на поезде всегда сулила массу всякого рода впечатлений: приключений, интересных встреч и необычных попутчиков, с которыми отцу, как журналисту, всегда было интересно общаться, пополняя свежим рабочим материалом свой неизменный дорожный дневник.

Помимо прочего, это позволяло ему видеть происходящие в стране перемены, фиксировать, сравнивать с прошлым и анализировать данные. Словом, с блокнотом и ручкой отец не расставался ни на минуту. Даже во время отпуска.

Иногда он брал меня с собой.

Впервые это произошло, когда мне едва исполнилось три или четыре года. Это была моя первая поездка в Ташкент. Я почти ничего не помню. За исключением отдельных эпизодов и смутных картинок, связанных с дорогой, а точнее – с поездом. Отцу же, она западёт на всю жизнь. Позже, когда я уже стану взрослым, он не раз со смехом будет вспоминать, как в его отсутствие я умудрился перепачкать неизвестно откуда взявшейся краской все огромные зеркала в вестибюле столичной гостиницы, и как ему потом с трудом удалось уладить конфликт с администрацией.

Затем была поездка в Таджикистан.

Когда мы подъезжали к столице, из динамиков полилась песня, отдельные строчки которой до сих пор, почему-то, сидят во мне:

Детская память сохранила некоторые фрагменты той поездки.

Вот мы купаемся в бурной и стремительной реке Кофарнион. Я «мёртвой хваткой» обхватил шею отца. Мне ужасно страшно: ещё мгновение, и эти воды сейчас оторвут меня от родителя и унесут прочь, в бездну. А отец, как ни в чем, ни бывало, смеётся, словно никакой опасности не существует.

Потом, поездки к многочисленным родственникам: Оби-гарм, Файзобод, Дасти-шўр. Первая встреча с горами – величественные и гордые. От них веет независимостью и уверенностью в себе. Наверное, именно с того момента образ гор и такие понятия, как независимость и свобода, сольются в моём сознании в единое целое.

Вот меня пытаются усадить на лошадь. Я плачу, мне высоко и страшно: ещё немного, и я упаду и разобьюсь насмерть. Но все кругом, почему-то, только смеются.

Затем проводы. Среди провожающих запомнилось загорелое лицо бабушки-старушки, испещрённое многочисленными глубокими морщинами. Она с трудом сдерживает слезы и, глядя мне вослед, горестно причитает:

– Бар хокои поят бимурум…2

Дословный перевод которого не в состоянии передать и сотой доли тех чувств, что исходят от этой бедной женщины, жалеющей меня.

Мы идём с отцом, взявшись за руки, по пыльной дороге. А вокруг нас горы, горы… Словно добрые великаны сопровождают нас.

Потом будет ещё немало поездок. И с отцом, и без него.

Москва, Ленинград, города Прибалтики, Белоруссия, Украина…

Вот и сейчас, когда мне перевалило за пятьдесят, любовь к путешествиям и к дороге во мне нисколько не угасла. Перед сном я люблю, лёжа в постели, разглядывать различные атласы и карты и, закрывая глаза, мысленно представлять себя в той или иной стране.

И каждый раз, когда мне случается ехать на поезде, передо мной неизменно возникает образ отца. Иногда я представляю его сидящим напротив и радостно улыбающимся. Мне так и хочется снова взять его за руки и теперь уже не отпускать более, никогда. Потому, что порой мне так не хватает его смеющихся глаз, его ободряющего голоса, его мягких и тёплых рук. Ведь, так удобно, оказывается, ухватившись за надёжные руки родителя и чувствуя себя в безопасности, продолжать это увлекательное путешествие. Путешествие, длинною в человеческую жизнь.

Больше всего на свете папа любил свою работу, хороший юмор и путешествия. Иногда мне кажется, что последнее он любил более всего.

Одним из самых приятных путешествий, глубоко запавшим в душу отца, несомненно, является поездка в Ленинград, в начале 70-х годов прошлого века.

Тогда, в советскую эпоху, ещё можно было встретить людей старой, что называется, «питерской закваски», с которыми и связан сложившийся стереотип «колыбели революции», как культурной столицы России.

Казалось бы, совершенно банальная история, на первый взгляд. Но на отца она произвела неизгладимое впечатление.

Стоя, как-то раз, на остановке, в ожидании городского транспорта, папа, докурив сигарету, бросил окурок не в урну, а рядом, на асфальт.

И тут, прямо над своей головой, он вдруг услышал:

– Молодой человек, Вы нечаянно уронили сигарету.

Задрав голову кверху, отец увидел, как из распахнутого окна на уровне второго этажа, ему мило улыбается пожилая женщина.

– Простите – пробормотал, пристыженный родитель, и в ту же секунду, быстро подняв с земли окурок, опустил его в урну.

Позже, не раз возвращаясь к этой истории, он неизменно будет восхищаться тактичностью этой женщины, с образом которой и будет на всю оставшуюся жизнь ассоциироваться город на Неве:

– Нет, ну надо же: как красиво она меня…

Я уже смирился с тем, что многие блюда азиатской кухни в переводе на русский язык изменены до неузнаваемости, а потому настоятельно прошу: давайте то немногое, что ещё осталось, называть так, как оно произносится в оригинале. Почему совершенно нормальное «кавурдок» следует обязательно «переводить» как «кавурдак»? Кстати, не от него ли идёт такое понятие, как «кавардак», от которого и до настоящего «бардака» недалеко? Вряд ли, поскольку я полагаю, что это слово является мотивированным и в узбекском языке связано с глаголом «жарить», «обжаривать» («ковурилган»). Одним словом, кавурдок – это, можно сказать, жаркое в чистом виде, другими словами – мясо, обжаренное в собственном жиру.