сдачи ее поганым. Вятка сделал несколько шагов по склону бугра, он хорошо

знал эти места, поэтому шел уверенно, еще через десяток сажен слуха

коснулось журчание ручья, выбегавшего из колодца на луг перед Жиздрой. Там

же обрывалась стена соснового леса, за ней раскинулось стойбище ордынцев с

языками пламени от костров, опоясавших огненным кольцом гору с городом на

вершине. В нем не было видно ни одного огонька, словно зубцы на башнях и на

стенах, черневшие в синей дымке, являлись продолжением лесного массива. Зато

на поляне сбоку дороги, на которую он вышел, виднелась клеть, похожая на

кладку для погребальных мунгальских костров, видно, какое-то племя

приготовило ее для погибших воинов. Он увидел руки и ноги, торчавшие в

разные стороны, понял, что убитые не принадлежали по вере к ордынцам, иначе

бы их сожгли в день гибели, это скорее всего были воины из горских племен, живших вокруг Русского моря, купцы от которых торговали в Черниговском

княжестве оружием и посудой из драгоценных металлов. Мягкая обувь, сшитая из

шкур животных, подтвердила догадку, Вятка потеребил бороду и бросил

пристальный взгляд вдоль дороги, саженях в десяти от него разбросались

вокруг костра ордынцы в островерхих головных уборах и в одежде из шкур. Двое

часовых, отложив копья, играли в какую-то игру, передвигая по доске круглые

кости, громкие восклицания говорили о том, что они хорошо приложились к

бурдюку с хмельным напитком.

– А клеть-то не полная, ажник два ряда бревен сгорят впустую. Как бы

эту ошибку исправить!..- сказал сотник себе в усы, отходя от сооружения, похожего на сруб. Он оглянулся на бугор с лазом в подкоп и досадливо

покривился. – Зазря я что-ли полз кротом под землей, лишь бы только

полюбоваться на покой нехристей. Они раскидались тут на полянах как у себя

дома.

Он снова вильнул глазами назад и нетерпеливо отмахнулся от назойливой

мысли, в следующее мгновение подошвы его сапог завернулись вовнутрь и

заскользили по сосновым иголкам мягко пружинящих под ними. Когда до костра с

ордынцами вокруг него оставалось сажен пять, Вятка поднял напитанную влагой

прошлогоднюю шишку и метнул ее в спину ближнего нехристя, тут-же спрятавшись

за ствол. Тот крутнулся на месте как ветряк на крыше от порыва ветра, на

бородатом лице отразилось недоумение смешанное со страхом, его товарищ

подтащил к себе саадак с колчаном и луком, оба уставились туда, откуда

прилетела шишка. Затем первый ордынец подхватил копье и буркнув что-то

напарнику, быстро заскакал на карачках к кромке леса, его соратник натянул

тетиву лука с насаженной на нее стрелой. Вятка подождал, пока нехристь

пересечет границу света и тьмы и доскачет до кустов перед деревьями, потом с

силой метнул в него нож, стараясь попасть острием под подбородок. Бросок

получился удачным, у ордынца подогнулись колени и он с хрипом упал лицом

вперед. Вятка знал, что если смотреть из света во тьму, то ничего не

разглядишь, а если наоборот, то видно все как на ладони, поэтому он вышел

из-за дерева и подхватив тщедушное тело чужеродного воина, давно

соблюдавшего не по своей воле русский пост, подбросил его к клети, предварительно выдернув лезвие из раны и вытерев его о платье врага. Затем

вернулся за ствол и негромко замычал наподобие коровы, заставив второго

нехристя вскочить на ноги и забегать глазами по сторонам. Было видно, как

тот борется со страхом и с желанием пуститься вдогонку за товарищем, чтобы

урвать часть добычи, наконец, желание победило страх, и он бросился в ночь, навстречу своей смерти. Когда тело второго врага упало на землю рядом с

первым, Вятка соснул воздух сквозь сжатые зубы и кровожадно осмотрел место

лежки незваных пришельцев, зрачки у него заледенели, а челюсти сцепились

намертво. Больше он не видел ничего, его притягивало только хриплое дыхание

новых жертв да громкое их бормотание во сне, он наметил первого ордынца и с

одного замаха рассек ему горло, раздавив рот каблуком сапога, так-же

поступил со вторым и с третьим, не торопясь и не мечась по сторонам. Сотник

шел по кругу, тратя на каждого из врагов по нескольку мгновений, кто

свернулся клубком, тому вгонял нож под левую лопатку, ощущая, как трепещет

на его острие сердце, словно это вырывается из рук острозубый хорек. Кони

косились на него лиловыми глазами, пламенеющими в отсветах костра, и

оставались на месте, нервно переступая копытами, привыкшие ко всему за время

похода в страну урусутов. Вятка не думал о том, как бы связать их одним

поводком и увести подалее, чтобы не достались поганым, отказался от мысли

подрезать им подколенные сухожилия, чтобы не наделать лишнего шума. Он не

стал снимать с трупов золотые и серебряные цепочки с другими украшениями, преследуя только одну цель – убить врагов как можно больше, потому что

каждый из них был способен убить кого-то из соплеменников или даже

родственников, или увести их в полон, откуда возврата не было никому.

Кровавый пир в круге, очерченном отсветами догорающего костра, продолжался

до тех пор, пока очередной нехристь сыто всхлипнул в последний раз, подавившись кровушкой, и обмяк под жестким каблуком вятича, успевшего за

время осады огрубеть и телом, и душой.

– Так ото будет понадежее, – прошипел змеей Вятка, сбивая малахай на

затылок рукой с окровавленным ножом. Он разогнулся над последней жертвой и

не в силах сдержать эмоций, бросил звериный взгляд на следующий светлый круг

с костром посередине, до которого было саженей десять и внутри которого не

было даже сторожей. Повторил, ворочая желваками на скулах. – Понадежее вота

будя, как-никак, место святое, намоленное, а нехристи пришли его испоганить.

Он было собрался переходить туда, чтобы продолжить казнь мунгалов, томимый ненасытной злобой внутри, проснувшейся ввиде матерого бирюка –

вожака волчьей стаи, когда там возникло какое-то движение. Вятка нырнул в

темноту и затаился в кустах, наблюдая за происходящим. Какой-то сипай с

кряхтением подлез под лошадь, не переставая строчить словами и издавать

неприятные звуки, он надолго застрял на одном месте, видимо, сожрал что-то

непотребное, хотя желудки у ордынцев были железными. Но и после сидения ему

не полегчало, и он поскакал мимо лежбища соратников, порезаных Вяткой, к

святому колодцу, не замечая ничего вокруг, поддерживая штаны и пропуская

через рот отрывистые фразы. Среди ордынцев усилилось сонное бормотание, а

когда сипай издал на ходу болезненный вой, кое-кто приподнял от потников

голову, пытаясь осмотреться. Допускать пробуждения было нельзя, сотник

метнулся наперерез воину, страдавшему животом, догнал его на дороге к

колодцу и воткнул нож в плоский затылок по самую рукоятку, затем с

омерзением стряхнул голову нехристя с острия. Лежбище успокаивалось, снова

впадая в сон, больше похожий на обморок, лишь лошади продолжали громко

прядать ушами да утробно покряхтывать, сбивая желание Вятки добраться до

юрты джагуна через трупы простых сипаев. Пнув ногой убитого ордынца, он

прошипел сквозь зубы:

– Тебе бы сталось и подмыть свои ляжки святой водой, как той скотине

без ярма, – он сплюнул на кучу тряпья под сапогами. – Все одно вам придется

убраться с нашей земли – не ганзеи и не гальцы, от вас поганью несет за

версту, ажник наизнанку выворачивает.

Он быстро поднялся на бугор, подобрав по пути охапку сухих веток и

выдернув из клети с мертвяками ствол молодого дерева с наполовину

обрубленными сучьями. Опустив его в подкоп, сложил ветки на притрушенных

землей досках так, чтобы они рассыпались по ним от малого толчка, и слез по

сучьям на половину ствола. Затем зажег лучину, поставил на место первую