дружинников, скоро с нее скатился по взбегам княжий отрок семнадцати весей и

помчался по направлению к детинцу. Аргуны побросали работы и повернули

головы к крепостной стене. Ждать известий пришлось недолго, за отороком на

взбегах показался ратник из сотни Вятки, несший службу в одном из заборол, и

поспешил прямо к нему. Сотник дотачивал острым чеканом новое весло, он

машинально пробежался пальцами по кожаному поясу с висящим на нем засапожным

ножом в ножнах, но меча не было, он отцепил его как многие дружинники, чтобы

тот не мешал работе. Вятка пошел быстрым шагом навстречу вестовому, одновременно подворачивая к бревну с лежащим на нем мечом, рядом был

прислонен лук и тул со стрелами. Пока он навешивал на себя оружие, вестовой

успел проскочить немалое расстояние и остановиться напротив него.

– Мунгалы переплыли на конях Жиздру и грозятся разбить ворота под

проездной башней? – опередил его Вятка с вопросом.

– Нет, сотник, не так, – ответил ратник, переводя дух. – А как? – Ордынцы и правда сумели подобраться к воротам проездной башни. – Ну!? – Они предлагают их открыть и начать с ними переговоры. – Вота, дивье дивное! У них что, крылья выросли? – не поверил Вятка. –

Что у мунгал на копьях?

– Белые лоскуты и еще конские хвосты с ихними хоругвями. – Кто их подвел к воротам? – Сотник Чакун, так он себя назвал. Вятка переступил ногами и поправил за спиной лук, на лице отразилось

недопонимание происходящего. Он не мог дать объяснений тому, что ордынцы, после потери шести сотен воинов во время его вылазки в их логово, и

поражения им из лука одного из мунгальских темников, решили начать с

козлянами мирные переговоры. Здесь было что-то не так, их приход под стены

крепости попахивал обычными мунгальскими уловками, после которых защитники

многих русских крепостей расплачивались головами.Вятка махнул рукой аргунам

и ратникам, чтобы продолжали работы, сам направился к проездной башне. Туда

уже спешили из детинца воевода с ближайшими советниками...

Под главными воротами крепости с притянутым к ним веревками подъемным

мостом столпилось не меньше двух десятков мунгальских воев на низкорослых

лошаденках, на пиках, поднятых остриями вверх, полоскались на слабом ветру

хоругви и несколько белых лоскутов материи, покачивался какой-то туг с

прикрепленным под наконечником конским хвостом. Впереди отряда выделялся

узкоглазый мунгалин в малахае из чернобурой лисы с пушистым хвостом, заброшенным за спину. Лицо напоминало перезревшую тыкву с черными

трещинами -морщинами вокруг маленького и злого рта, с узким лбом над

выпуклыми надбровными дугами. Такими тыквами, выпотрошенными изнутри, с

прорезанными в них глазами, носами и ртами, со вставленной вовнутрь

зажженной лучиной, вятичи пугали девок и маленьких детей в один из

славянских праздников. На ордынце была медвежья шуба, перетянутая широким

кушаком из разноцветных аксамитовых лоскутов с кривым ножом в ножнах, засунутым за него, и с кривой китайской саблей, висящей сбоку. Он важно

откинулся на высокую спинку седла, опустив одну руку с плетью вниз, а другой

удерживая уздечку, украшенную серебряными бляхами. Позади него застыли в

седлах два мунгальских воина с каменными лицами, за ними толпились пестрой

толпой остальные. Луки у всех были всунуты в саадаки, висящие сбоку седел, там же чернели оперением и стрелы. Воевода Радыня поднялся на прясло, огибающее башню, и перегнулся через защитный барьер из досок: – Это ты сотник Чакун? – обратился он к первому ордынцу, указывая на

него пальцем.

Из-за спины воинов показался толмач в белой грязной ширинке, повязанной

вокруг головы, и в рваном чапане, он остановил коня чуть поодаль от

военачальника и поднял вверх жидкую бороденку: – Это есть сотник Чакун, он пришел к стенам крепости Козелеск, чтобы

передать ее защитникам важное сообщение, – подтвердил он, и в свою очередь

ткнул рукой в сторону воеводы. – А ты кто такой?

– Я защитник крепости, – ухмыльнулся в бороду Радыня. – Говорите

сообщение, а мы его послушаем.

– Нам нужен коназ, – настаивал толмач. – Больше толковать мы ни с кем

не будем.

– Ух ты, какие мы важные! – шевельнул плечами воевода. – А кто вас сюда

послал?

– Нас послал сюда Гуюк-хан, да будет его имя благословенно в веках. – Не велика птица, а где ваш Батыга? – Джихангир идет своей дорогой. – Вота оно как! – всплеснул руками Радыня. – Ну так и вы идите своей

дорогой, никто вас сюда не звал.

Толмач придвинулся к хозяину и быстро перевел ответ, тартаргакая как

голодный грач, после чего сотник еще больше прищурил раскосые глаза, на

блинообразном лице обозначилась маска презрения. Но он постарался взять себя

в руки и что-то проговорил в ответ, после чего толмач снова занял свое место

и вздернул бороденку:

– Если ты скажешь нам, кто ты есть такой, тогда мы начнем с тобой

переговоры.

– Передай своему сотнику, что меня тоже послал сюда наш князь, и если

он еще раз скривится, то нам с ним толковать будет не о чем, – воевода резко

рубанул воздух ладонью. – Таково мое последнее слово.

Этот жест произвел на сотника – парламентера большее впечатление, нежели перевод толмачем ответа воеводы, он вдруг наклонился вперед и хищно

раздул вывернутые ноздри, оскалив рот с черными зубами. Казалось, еще

мгновение, и сотник схватит круг аркана с острым крюком на конце и бросит

его в противника, или выдернет из саадака лук вместе со стрелами и начнет

посылать их в защитников. Спутники тоже взялись за оружие, меча черными

зрачками громы и молнии на ратников на башне. За спиной воеводы послышалось

ответное шевеление, это дружинники натягивали без лишних распоряжений тетивы

луков, беря на прицел первых и последних мунгальских всадников, чтобы в

случае стрельбы отрезать дорогу назад. Напряжение возрастало, мунгалы

потянули на себя повода, насторожив коней, они начали озираться по сторонам, выбирая безопасные пути отхода. Но вокруг была вода, по которой нескончаемой

чередой плыли огромные льдины, несущие на себе стволы деревьев, зверей, стога сена, а порой истобы, над которыми разве что не вился дым от печек.

Воевода опустил на лицо железную личину и приподнял короткую сулицу с

длинным заточенным наконечником, пробивающим любую броню, намереваясь

поразить сотника. Он тоже готовился отдать приказ дружинникам на уничтожение

посланников Гуюк-хана, оказавшихся обыкновенными разбойниками, захмелевшими

от рек пролитой ими крови. По бокам проездной башни на пряслах и на навершии

ощетинились стрелами защитники, следившие за передвижением отряда врагов с

самого начала. Но сотник Чакун вдруг так-же расслабленно, как пришел в

ярость, осел в седле, широкое лицо изобразило искреннее недоумение, он

повернулся к толмачу и что-то сказал, указывая на башню. Кипчак, исполнявший

эту роль, омыл руками бледное лицо и протолкнул между плотно сжатых губ

визгливый от страха голос:

– Мой господин понял, что ты есть козелеский воевода, потому что на

тебе надет очень богатый доспех, – толмач покатал по худому горлу острый

кадык, стараясь проглотить комок, мешавший ему проталкивать звуки, и

закончил. – Он будет вести с тобой переговоры о сдаче крепости на милость

победителя.

– Вы нас сначала одолейте, а потом поговорим о сдаче. Теперь пришла очередь воеводе грозно нахмурить брови и раздуть ноздри

прямого носа, сулицу он все-же опустил и задрал личину на шеломе с высоким

шишаком. Но сотник словно не видел его и не слышал последних слов, он снова

отдавал распоряжения слуге:

– Мой господин передает вам условия сдачи, – загундосил опять толмач. –

Вы отдадите нам десятую часть от всего, чем обладаете: от продовольствия, от